ВСТРЕЧА ШКОЛЬНЫХ ДРУЗЕЙ
Сергей Петрович был педант. Все записывал, все учитывал, классифицировал, постоянно составлял разнообразные списки и реестры. Причем с самого детства.
Для этого ему пришлось научиться читать аж в три года, а в четыре он уже расчерчивал лист бумаги и, высунув от усердия язык, старательно писал в столбик печатными буквами:
КЛОВУН – адин
САМАФСАЛ – адин,
ПАГРИМУШКИ – читири
Это был перечень его игрушек, лежащих в картонном ящике, и когда какая-то из них терялась или ломалась и мама ее безжалостно выбрасывала, Сергей Петрович тут же вычеркивал ее из списка, обливаясь слезами.
- Не плачь, - успокаивала его мама, - купим новый мячик, еще лучше!
- Список теперь будет некраси-и-вы--ый! – рыдал Сергей Петрович. – Надо переписыва-а-ать!
Мама удивленно пожимала плечами и шла звонить своей маме, чтобы вместе с ней поудивляться странностям ребенка.
Но это было в детстве, можно даже сказать, в младенчестве. А в школе – так Сергей Петрович вообще из амбарной книги сделал копию классного журнала, где каждый день отмечал, кто отсутствует, кого спросили и кто какую отметку получил. Нельзя сказать, что класс был ему за это особо благодарен. Учителя – да, они были довольны, потому что, к примеру, когда несколько двоечников выкрали из учительской журнал и сожгли его на костре возле лесопилки, амбарная книга Сергея Петровича очень даже пригодилась: благодаря ей классная руководительница смогла восстановить все, что происходило на учебном фронте не только за последнюю четверть, но и за весь год. Сергей Петрович мог предоставить школе и журналы за прошлые годы, но это, слава богу, не понадобилось. Как нетрудно догадаться, несолоно хлебавшие двоечники подстерегли нашего аккуратиста после уроков возле той же самой лесопилки, миновать которую по пути из школы было невозможно, и хорошенько ему, как тогда говорили, накостыляли, но разве можно победить характер человека такой одноразовой мерой? Были, правда, и еще бесполезные попытки приструнить нашего героя. Однажды эти же пацаны – дураки и хулиганы – отобрали у Сергея Петровича злополучный журнал, но тот, предвидя такой ход противника, уже давно сделал на всякий случай копию, которую держал дома в секретном месте, и, возвратившись из школы, не успев даже пообедать, немедленно переносил все записи и пометки в домашний экземпляр журнала, злорадно бормоча при этом: фиг вам, фиг вам, придурки!..
А потом был институт, который тоже никакой радости Сергею Петровичу не принес, если не считать несколько ящиков с пухлыми тетрадями, блокнотами и записными книжками, в которых была запечатлена вся его студенческая жизнь. Вернее, представлена в цифрах и фамилиях: сколько человек в их группе было на том или ином курсе, как кого звали, кто и когда был отчислен или ушел в академический отпуск. К сожалению, он не писал, за что выгнали из института Петрова или Сидорова – просто "отчислен" такого-то числа и всё, о чем горько сожалел теперь, спустя годы, когда далеко позади был не только институт, но и работа в конструкторском бюро, в лаборатории при заводе да и в других местах – мало ли где ему пришлось работать за долгую жизнь. Сейчас, когда Сергей Петрович вышел на пенсию и у него освободилась масса времени, подробности прошлой жизни ему очень и очень бы пригодились.
Вы конечно спросите, зачем?
А затем, ответим мы вам, чтобы полностью восстановить в памяти хотя бы главные эпизоды такой длинной и так быстро промелькнувшей жизни.
Особенно его не устраивал список, в котором значились предметы его увлечений, а проще говоря, девушки и женщины, за которыми он ухаживал и на которых даже иногда женился. Ну, посудите сами, что можно вынести из такого списка: пункт первый – первая любовь. И так ясно, что под номером один должна быть первая любовь. Но как ее звали и чем она его приворожила – вопрос. Дальше. Пункт два – школьная любовь. А первая что же, выходит, была в детском саду? И что значит школьная любовь? Будто она у него была одна. А впрочем, может быть, и одна, черт ее теперь разберет. Номер три – в лагере. Что-то такое он припоминает. Была там одна такая фря из их отряда, всем голову морочила. Но Сергей Петрович, вроде бы, не шибко ею интересовался, понимал, что дело безнадежное. Наверное, была какая-то другая.
В таблицах про институт царил вообще полный мрак. Номер восемь: с соседнего потока. Номер девять: девятая любовь – как вам это нравится? Десять – на практике. Одиннадцать – на курорте. Даже странно! Впечатление, что писал какой-то недоумок. А между тем недоумок это он сам и есть! И это при его страсти к порядку! Видимо, не придавал этому значения, иначе как объяснить? И все же интересно, что же это за школьная любовь?
Сергей Петрович кряхтя поднялся с кресла, поставил возле шкафа табуретку, охая и причитая, залез на нее и с трудом стащил с верхней полки громадный картонный ящик, в котором хранились фотографии. Вот там был полный порядок. Папки с надписями: школа, институт, дача, практика.
В папке "Школа" лежало несколько конвертов, на каждом был крупно написан год и класс, в котором он тогда учился. К каждой фотографии был прикреплен скрепкой листочек с именами и фамилиями тех, кто запечатлен на снимке. Это уже давало хоть какую-то надежду.
Первые четыре класса Сергей Петрович пропустил, даже не открыл конверты, что с него тогда было взять – салага, малёк, какая такая может быть "школьная любовь".
На общей фотографии пятого класса, которую сделали в последний день перед каникулами, он тоже останавливаться не стал – просто взглянул рассеянным взглядом и отложил. Шестой класс тоже. А вот фотографию седьмого класса стал рассматривать внимательно и с интересом. Вот, например, во втором ряду. Очень даже недурна. Может быть, она? Сергей Петрович посмотрел на приколотый листочек. Та-ак, второй ряд, третья справа. Куликова Татьяна.
Ч-черт, не помню… Куликова... Да, вроде что-то такое было. С какой-то на каток ходил… Может быть, с ней? Интересно сейчас бы на нее посмотреть. Она, конечно, тоже на пенсии, но хоть что-то осталось? Конечно, человек за жизнь меняется, но хотя бы что-то одно, главное, в нем все равно остается. Вот в нем, например, в Сергее Петровиче, как была любовь к порядку, так и осталась. Даже усилилась. Сейчас, например, он не написал бы просто "курортная любовь", а все подробненько бы изложил: как познакомились, почему разошлись. Интересно было бы почитать. А эта… Куликова… Как ее, Татьяна? Интересно узнать, что с ней стало. Небось, замужем. А то и вдова, всякое бывает. Но, скорее всего, разведенка. Все разводятся, мало кто удерживается. Вот и он сам сколько раз разводился, нормально. А если найти ее через справочное? Имя-фамилию знает, год рождения – как у него самого, в одном классе учились.
Сергей Петрович еще немного подумал, пожевал губами и направился к телефону. Снял трубку, но тут же положил: как она может быть Куликовой? Ведь замуж выходила, фамилию меняла и, небось, не один раз. Нет, ничего не получится. Эх, жалко, не ходил на вечера встреч, ведь сколько раз звали. Сейчас бы все про всех знал. Говорят, некоторые так всю жизнь и дружат.
Сергей Петрович снова взял фотографию. А вот этого паренька он определенно помнит. Вроде бы, Генкой звали. Ага, точно, Фролов Степан. Рыжий еще был. Можно найти его, он-то фамилию не менял. Но зачем ему Фролов?.. А вот зачем: у него можно спросить про Куликову, не исключено, что они как раз связь-то и поддерживают.
Фролова Степана найти оказалось на удивление просто. Даже трех. Один был Степан Максимилианович, второй – Эдуардович, а третий – Иванович. Ни секунды не сомневаясь, Сергей Петрович набрал номер Ивановича.
- Слушаю, - откликнулся дребезжащий старческий голос.
- А мне бы Степан Иваныча. Он дома?
- Дома, - ответил голос.
- Позовите его, пожалуйста.
- А я он и есть, - сказал голос.
- Степка? – воскликнул Сергей Петрович. – Как хорошо, что я тебя нашел!
– А кто это? - удивился Степка.
- Это Сергей Петрович.
- Какой еще Сергей Петрович?
- Кошечкин. Ну, мы вместе учились, помнишь?
- Где?
- В школе. В сто сорок пятой. В седьмом классе.
На другом конце провода наступило молчание. Длилось оно минуты три.
- Ну и что тебе надо? – сказала, наконец, трубка.
- Слушай, у тебя нет случайно координат Татьяны Куликовой?
- Какой Куликовой? Не знаю никакой Куликовой.
- С нами училась. Во втором ряду третья справа?
- В каком ряду? – не понял голос. – Послушай, - вдруг оживился он, - а ты случайно не тот Кошечкин, который свой классный журнал вел? Которого мы на лесопилке били?
- Ну да, тот самый! – обрадовался Сергей Петрович. – Это я и есть!
- Так слушай, Кошечкин, - вдруг твердо и официально сказал голос, - иди знаешь куда?..
И он сказал куда, причем фраза состоял слов примерно из тридцати, и еще минуту назад невозможно было даже предположить, что божий одуванчик на другом конце провода не только помнит такую массу нецензурных слов, но в состоянии их связать и произнести.
Сергей Петрович выслушал тираду до конца, горько улыбнулся и положил трубку.
Да, люди не меняются, подумал он, как был этот Фролов еще в школе двоечником и отбросом общества, так и остался.
И с кряхтением стал водружать на место ящик с фотографиями.
