КАК ВЗЯТЬ СКАНДИНАВА
Я ни в коей мере не хочу никого обидеть, и все-таки вынуждена признаться: я не уверена, что вы - да, да, именно вы! - что вы знаете, как взять скандинава. Мало того, я не сомневаюсь в том, что если вы окажетесь лицом к лицу с этой проблемой, вы будете себя вести как жалкая дилетантка, как жительница сибирской деревни Грибки, приехавшая в столицу. Только не подумайте, будто затеяла я этот разговор, чтобы выгодно выделиться на фоне вашей некомпетентности, - ничего подобного! Признаюсь вам, что до известного времени и я, подобно вам, была в полном неведенье, как все-таки взять скандинава, если понадобится. Однако теперь меня можно считать специалистом по этому вопросу, но не потому, что я дошла до этого своим умом, а исключительно потому, что стала невольной свидетельницей разговора, не предназначенного для чужих ушей. Нет-нет, я вовсе не подслушивала, притаившись где-нибудь в закутке, - я стояла во весь свой не такой уж маленький рост в поле зрения говорящих. Но поскольку говорящим было примерно по девятнадцать лет, а мне - тридцать, и всем вокруг было известно, что у меня к тому же есть еще и семилетний сын, - меня мило щебечущие длинноногие особы в расчет не принимали. Я им казалась старой вешалкой, по причине старости наверняка уже выжившей из ума, и исходя из этого, говорить при мне было можно всё, что угодно, без всяких опасений. Обидно, конечно, но зато теперь я точно знаю, как взять скандинава, и намерена поделиться открытием со всеми любознательными гражданами.
Исходя из того, что говорила милая скуластая девушка по имени Катрин своей не менее милой и не менее скуластой подруге по имени Антонина, взять скандинава хоть и не совсем просто, но при известной смекалке, которой славятся выходцы из сибирской глубинки, а также из районных центров средней полосы России, дело это выполнимое. Сложности возникают, главным образом, на первом этапе операции, когда нужно изловчиться и оказаться вблизи объекта, причем находиться в данном соседстве необходимо в течение достаточно длительного срока. О нескольких днях и даже неделе не может быть и речи - при таких условиях операция заранее обречена на провал. Однако, обитая, скажем, в вышеупомянутой деревне Грибки или даже в подмосковном городе Подольске, не так-то просто заполучить для ежедневного общения какого-нибудь шведа или хотя бы датчанина. В электричках Подольск - Москва они не ездят и в сибирскую МТС из своего Стокгольма за длинным рублем не приезжают.
Подружки же щебетуньи беседовали о жизни, когда первый, самый сложный этап был уже позади, и обе оказались на семинаре славистов в солнечной Болгарии. Как они изловчились оказаться в вожделенном списке студентов, направляемых на семинар, остается тайной, раскрыть которую я не берусь. Да, они были студентками педагогического института. Да, они изучали русский язык. Да, русский язык относится к славянской группе языков. Но и другие студенты в других институтах нашей необъятной родины отвечали этим условиям - однако же в список не попали! Почему? Чего не знаю - того не знаю, а выдумывать не хочу. Поэтому первый этап операции останется для всех нас загадкой, и каждому придется действовать на нем по собственному разумению. Но зато, уже оказавшись в другой, пусть даже и не слишком заграничной стране, среди студентов-славистов, приехавших из тридцати стран, нам не придется напрягать свое воображение, поскольку инструкция предусматривает всё - даже мелочи, которые предусмотреть невозможно.
А история наша завертелась почти сразу после начала семинара, в первые дни, когда девушки из так называемой "советской делегации" еще робко жались одна к другой, ходили по четверо, держась за руки, и не осмеливались даже хихикать, когда мимо них проходил какой-нибудь японец или искомый норвежец. Но кто-то же ведь совершает революции? И этим революционером оказалась именно Катрин.
"Позвольте, - спросите вы меня, - а вы уверены, что Катрин была из советской делегации? Ведь от нас обычно ездят не Катрин, а Кати, Катюши или Екатерины?"
"Да, уверена, - отвечу я твердо, - Катрин была из нашей делегации".
Просто она оказалась дальновиднее всех, кто собирал в Москве и в Харькове чемоданы, готовясь к этой многообещающей поездке. Ей было жаль будущего скандинава: не так-то просто, привыкнув к одному имени, начинать переучиваться. Лучше сразу предстать перед ним с именем, которое будет понятно его скандинавскому уху и которым он будет пользоваться все последующие годы. Подруги, называвшие ее по привычке Катей, вынуждены были тоже перейти на Катрин, поскольку ни на какое другое имя она просто не откликалась. И вот представьте, проходит всего только два или три дня, никто еще ни с кем не познакомился, советские девушки и юноши держатся кучно, не смешиваясь с молодежью других стран, хотя смешаться ужас как охота, западные люди еще не проявляют к нашим никакого интереса - и вдруг на таком отнюдь не радужном и не радостном фоне входит в столовую Катрин, оживленная и сияющая, а вслед за ней - норвежец по имени Кнут, хотя и не сияющий, а скорее, удивленный и слегка сконфуженный, но, тем не менее, всем понятно, что они пришли вместе и что сейчас они вместе сядут за стол! И они, действительно, садятся, и обед проходит в теплой дружественной обстановке: Катрин чирикает, обаятельно улыбается, изредка зыркает по сторонам, а норвежец кивает, кивает и иногда тоже поглядывает в сторону своих соотечественников, проверяя их реакцию. А поскольку реакции у них нет никакой, он успокаивается, начинает, наконец, понимать, что говорит его дама, и время от времени даже вставляет в беседу пару-другую русских слов, уверяя себя, что для него это замечательная возможность попрактиковаться в русском языке.
И с этого дня они вместе обедают, ужинают и, представьте, даже завтракают. Последнее никому не понятно, потому что Катрин живет в одной комнате со своей подругой, ночует (это точно известно!) всегда дома, и тем не менее в восемь часов утра, когда она появляется в столовой, вслед за ней, как привязанный, обязательно входит ее скандинав. Но и это постепенно перестает удивлять публику. Напротив, удивляет, если в кои веки раз Катрин сидит за трапезой в одиночестве или со своими русскими товарками.
А времечко-то не стоит на месте, времечко бежит. Вот уже две недели позади, семинар перевалил через свой главный хребет и побежал под горку, а все Светы, Маши и Лены по-прежнему ходят вместе, держась за руки, и ни у кого на горизонте не наблюдается не то, что западного иностранца, а даже какого-нибудь занюханного румына или чеха. Катрин же, наоборот, цветет, благоухает и с каждым днем становится все веселее, раскованней и иностраннее. Бывает, конечно, что между нею и Кнутом пробегает кошка - тогда они оба ходят как в воду опущенные, но через день они снова вместе - еще счастливее и лучезарнее, - и все вспоминают русскую поговорку: милые бранятся - только тешатся. Судя по всему, и в норвежском языке есть аналогичная мудрость, и исключительно этим объясняется, что и Кнут после каждой ссоры становится всё более кротким и покорным судьбе, а поводок, на котором выгуливает его Катрин, становится всё короче и короче. Все окружающие сходят с ума: кто от зависти, кто от невозможности объяснить происходящее. Катрин же загадочно улыбается и на вопросы не отвечает.
Но однажды вечером, когда вся норвежская, исключительно мужская компания плюс два-три англоязычных иностранца отправилась в город что-то такое там отмечать и Кнут взял у Катрин свой законный отгул, русскоязычная исключительно женская компания собралась в холле гостиницы, выпив предварительно в одной из келий каких-то горячительных напитков и, похоже, плохо закусив. Катрин - эта счастливица Катрин! - была среди них, и когда алкоголь исподволь начал оказывать на нее свое коварное действие, ей - слаб человек! - до смерти захотелось блеснуть среди этих жалких неудачниц своей победой и научить их жить. Но поскольку закуска какая-никакая, но все-таки у девушек была, Катрин сознавала, что делиться со столь широкой аудиторией своими маленькими хитростями и интимными секретами не стоит, хотя вся без исключения аудитория жаждала ее откровенности и смотрела на победительницу преданными глазами. Никто и не подозревал, какая в душе Катрин происходит в данную минуту борьба! Бес самодовольства вступил чуть ли не в рукопашную схватку с ангелом осторожности, а нам известно, чем кончаются битвы ангелов с бесами. Вот и на этот раз ангел довольно быстро признал себя побежденным, однако не безоговорочно, а с условием: бес, оказавшись бесспорным победителем, получал полную свободу действий, но не перед широкой публикой. По условиям капитуляции, ему разрешалось пройтись колесом только перед одним-единственным зрителем, и Катрин огляделась, выбирая себе наперсницу.
Как вы уже догадались, выбор ее пал на Антонину из Курска, с которой Катрин училась в одной группе, и она тихонько предложила однокашнице выйти вместе с ней прогуляться. Не верящая собственному счастью Антонина поднялась с кресла и, провожаемая завистливыми и в то же время жалобными взглядами подруг, вышла вместе с Катрин из холла на открытую веранду гостиницы, где вот уже сорок минут я слонялась в ожидании телефонного разговора с Москвой. Тогда-то я и оказалась невольной свидетельницей разговора, который вновь напомнил мне о том, как многогранна и разнообразна жизнь.
Какое-то время девушки стояли молча, живописно облокотившись на перила веранды: Антонина робела, а Катрин ждала вопроса подруги, который бы позволил ей изложить мудрость жизни, добытую по крупицам в нелегких сражениях за место под солнцем. Антонина и сама понимала, что должна первая заговорить о блестящих успехах Катрин, но никак не могла сформулировать первый необходимый вопрос. Она понимала, что вертящаяся на языке фраза "А твой-то сегодня отвалил?" в данной ситуации и особенно в данном месте - за границей! - невозможна, что определение "твой-то" лучше бы заменить именем. Но в том-то и дело, что имя Кнут Антонина произнести не могла, поскольку казалось ей оно комичным и ненастоящим и вызывало у нее каждый раз приступ смеха, с которым не так просто было справиться. Так бы девушки и молчали, если бы Катрин, уставшая от ожидания и раздраженная недогадливостью подруги, не спросила напрямую:
- Небось, тоже хочешь норвежца?
- Ну что ты!.. Не обязательно норвежца... - смущенно и благодарно залепетала Антонина. - Мне бы хоть кого-нибудь! Даже болгарина!..
- Вот еще, болгарина! - презрительно фыркнула Катрин. - Что за охота жить в Болгарии? Сама знаешь: курица не птица, Болгария не заграница.
Она громко счастливо расхохоталась, а вслед за ней, нервным заискивающим смешком, и Антонина, понимая, что наступила заветная минута исповеди.
В холле, где после ухода подруг и так стало тихо и уныло, внезапно наступила такая сверхъестественная тишина, что можно было подумать о каком-то природном катаклизме, в результате которого в одно мгновение на земле вымерло всё живое.
- Нет, только скандинава! - убежденно сказала Катрин. - Уж поверь, с норвежцем или шведом гораздо проще, чем с болгарином. Болгары - они ушлые. Они тоже всё понимают - вроде наших. У них ведь тоже жизнь нелегкая, вот они все время и начеку. А у скандинавов знаешь какой жизненный уровень? У них вообще можно всю жизнь не работать, а жить - как у нас живут министры! Вот они и размякли, расслабились. С ними что хочешь - то и делай. Они всему верят! Они думают: что человек говорит - всё правда!
- Да ну? - изумилась Антонина.
- В том-то и дело! Я, дура, не сразу это поняла, сначала зачем-то рассказала и что отец с матерью развелся, и что в коммуналке всю жизнь живу. А они не любят про несчастья слушать, им это непонятно. А когда стала ему говорить, что горячей воды у нас нет и что зимой фруктов я в жизни и не нюхала, смотрю, а на глазах у него чуть ли не слезы - так жалко ему меня!
- Так это ж хорошо? - робко вставила Антонина.
- Дура! Чего ж хорошего? Они ведь что про нас думают? Что нам нужны не они, а уехать нам хочется. Дескать, мы так плохо живем, что ни о какой любви даже не думаем: уехать - и всё! Им и обидно. Кому ж охота, чтобы его как транспортное средство использовали?.. Нет, думаю, куда-то я не туда гребу.
- И что? - с жадным интересом спросила Антонина, не в силах уже выдержать даже секундную паузу.
- А то, что говорю я своему Кнуту: зато с тех пор, как поступила в Москве в институт, совсем другая жизнь у меня началась. Живу в прекрасном общежитии, у меня отдельная комната с собственной кухней, с ванной, горячая вода круглосуточно. Студентов-иностранцев в общежитии полно. Ухаживают, говорю. Но я, мол, не понимаю, как это можно уехать из страны, где родилась.
- И он верит?! - ахнула Антонина.
- Верит, - с довольной улыбкой кивнула Катрин. - Всему верит.
- Ну и что же теперь?
- Замуж зовет.
- За-а-муж?!!
Антонина остолбенела, лишившись в одно мгновение дара речи.
- Ага, замуж! - со смаком повторила Катрин. - Но я не соглашаюсь.
Антонина попыталась что-то сказать, но язык ей не повиновался. Однако опытная Катрин прочла в ее глазах невысказанное и мучительное: "Почему?!"
- Я же говорю тебе, что не понимаю, как это можно покинуть родину!
- Не соглашаешься?! - все-таки выдавила из себя Антонина с некоторым опозданием по фазе. - Почему?!
- Ой, и дура ты все-таки! Нет, с тобой не соскучишься! С тобой еще работать и работать. Если я сразу соглашусь, он, может, и не в первый момент, но все равно подумает, что я, как все - хочу замуж, только чтобы уехать. А ему хочется, чтобы я по любви. Чтобы из-за него даже от своих принципов отказалась. Вот и уговаривает – любовь мою проверяет.
- А ты?
- А я - ни за что! Если хочешь знать, я его к себе до сих пор еще не допустила. Целуемся - и всё! Его ничем таким не удивишь: у них сексуальная революция была. Ему так интереснее. Для него теперь, можно сказать, дело чести уговорить меня.
Антонина горестно покачала головой и сникла: ум ее отказывался понимать то, что говорила подруга. Катрин замолчала, давая возможность своей наперснице прийти в себя.
- А мне-то что делать?.. - выдохнула, наконец, измученная Антонина.
- Очень просто! - с энтузиазмом, словно обретя второе дыхание, воскликнула Катрин. - Знаешь парня, что всегда за моим Кнутом таскается? Его друг - Юханом зовут.
- Рыжий этот? Толстый? Да ты что!.. Он же на бабу похож!
- Ишь ты, еще роешься! И за границу хочешь, и чтоб красавец был? Больно жирно! А ты красавцу, думаешь, нужна? Наоборот, с таким легче. Он не избалован, он сам перед женщинами робеет. Ты выйди за него, а там, на месте, потом уже разберешься.
- Да нет, нет, я согласна! - испуганно залепетала Антонина. - Он ничего, симпатичный... этот...
- Юхан! - строго сказала Катрин. - Уж запомни!
- Юхан, - покорно повторила Антонина.
- Значит, так. Первым делом ты должна сменить имя. Называться в наше время Антониной - это просто дичь какая-то. Курам на смех! Как же мы тебя назовем?.. Энтони?.. Нет, это, кажется, мужское имя. Нина?.. Нет, лучше - Нинон. Нинон! Поняла?
- Ой, - тихо охнула бывшая Антонина.
- А дальше будешь делать, что я скажу. Завтра я Кнуту шепну, что тебе Юхан приглянулся - он рад будет. Мы обедать втроем придем, а ты к нам подсядь, поняла? А теперь пойдем. Но запомни - никому ни слова!
Антонина покорно кивнула, и девушки вернулись в холл.
Должна вам признаться, что в течение всего разговора я невероятно страдала: каждую минуту мог раздаться звонок из Москвы, и я, не дослушав исповедь до конца, так и не узнала бы в полном объеме, как же все-таки взять скандинава, если когда-нибудь - чем черт не шутит! - мне это понадобится. Но всё сложилось прекрасно: в тот вечер меня вообще с Москвой не соединили, и я впервые была довольна этим обстоятельством.
С того дня жизнь повернулась ко мне другим своим лицом и стала настолько увлекательной, что частенько на занятиях я никак не могла сосредоточиться на спряжении болгарских глаголов, поскольку с нетерпением ждала обеда, - но, как вы несомненно уже догадались, не по причине голода. Я приходила в столовую чуть ли не раньше всех, чтобы не пропустить ни единой детали операции и собственными глазами убедиться, что самые невероятные теории могут иметь практическое воплощение.
Да, да, я стала свидетельницей того, как полностью укомплектовался русско-норвежский стол и как Антонина стала откликаться на имя Нинон. Я видела, как обе влюбленные пары вечером садились в такси и уезжали в город, очевидно, прожигать жизнь. Я наблюдала, как розовый Юхан с опущенной головой виновато ковырял ботинком песок, слушая строгий выговор Катрин, а Антонина стояла при этом поодаль и демонстративно смотрела в другую сторону. Но уж коли я взялась рассказывать эту историю, то не могу от вас скрыть, что видела я и провал этой замечательно разработанной операции. Однажды, по неведомой для меня причине, Антонина вообще не пришла ни обедать, ни ужинать, а когда на следующий день она все-таки появилась в столовой, вид у нее был как у побитой опозорившейся кошки. Норвежский стол, включая Катрин, даже не посмотрел в ее сторону, и Антонина, опустив голову, прошла на свое прежнее место - туда, где сидели, хмуро глядя на происходящее, ее брошенные подруги. Их плотные ряды на мгновение разомкнулись, принимая обратно возвратившуюся блудную сестру, и сомкнулись вновь - уже навсегда.
Я сгорала от любопытства: что же там произошло? На чем Нинон все-таки сломала шею? Из-за какого опрометчивого шага ей теперь век куковать в своем Курске? Но ответа на эти вопросы получить мне было не у кого, и когда мы все собрались на прощальный вечер и обменивались адресами, я испытывала чувство досады и неудовлетворенности.
Примерно год спустя в моей московской квартире раздался звонок - звонил Андреас, один из моих знакомых семинаристов, тоже норвежец. Он приехал не надолго в Москву, и я пригласила его в гости. Мы с удовольствием вспоминали Софию, забавные случаи, чуть ли не каждый день происходившие на семинаре, сплетничали об общих знакомых.
- Как поживает Кнут? - спросила я скорее из вежливости, чем из любопытства, потому что за год семинарские страсти были вытеснены московскими и сильно поблекли.
- О, замечательно! У него родился сын!
- Сын? Он что, женился?
- А ты разве не знаешь? - удивился Андреас. - Да, на Катрин. Помнишь эту историю? Ему все-таки удалось уговорить ее уехать из России. Сначала она об этом и слышать не хотела, но потом согласилась. Мы его отговаривали, думали, что она, как все русские, хочет только уехать. Но он упрямый был, говорил, что она не такая. А когда ее подруга - Нинон, помнишь? - рассказала Юхану, что Катрин просто хитрая, а на самом деле хочет только в Норвегию и даже ее научила, что нужно делать, Кнут не поверил.
Так вот, оказывается, что произошло в тот роковой день!
- А с чего это Нинон вдруг с Юханом разоткровенничалась? - спросила я, испытывая прежнее жгучее любопытство.
- Юхан же ее бросил, вот ей и стало обидно.
Наконец, многое для меня прояснилось. Осталось выяснить лишь некоторые детали. И я спросила с обидой:
- А чем это наша красавица Нинон не понравилась вашему толстому Юхану?
- Да она в первый же день в постель его потащила. Обычная подтаскушка!
Безукоризненный русский язык Андреаса дал первый сбой.
- Потаскушка, - поправила я его. - А откуда ты слово такое знаешь?
- А мы все его знаем! - гордо объяснил Андреас. - Нас, когда мы ехали на семинар, предупредили, что там может быть много подтаскушек. Много, но, конечно, не все. И Кнут оказался прав. Я рад за него!
И я была рада, но не столько за Кнута, сколько за умную и целеустремленную Екатерину из Московской области, потому что больше всего ценю в людях талант и профессионализм.
Случай же с Нинон явственно показал, что происходит, когда за дело берется бездарный дилетант.
Из книги «Эти непонятные женщины»
