ТАЙНЫЙ РЕЕСТР

 

... Алексей вошел в комнату и, натыкаясь в темноте на стулья, нащупал рукой письменный стол. Включил настольную лампу, нажал кнопку автоответчика, прислушался. "Алексей..." - произнес слегка картавящий голос Милочки. Он опять нажал кнопку. Успеется!

Сел. Закурил. Достал из нижнего ящика потрепанную толстую тетрадку в клеенчатой обложке, наугад открыл ее. "№42. Изабелла. 23 года. Корректор. Фигура. Психопатка". Он улыбнулся, вдруг совершенно отчетливо вспомнив корректора Изабеллу.

 

Давно, очень давно - еще в юности - они с Игорем завели этот "тайный реестр", в который заносили все свои мелкие и крупные победы на фронтах любовных сражений. Войдя в азарт, Алексей как-то предложил вести подсчет не только победам, но и поражениям, но Игорь, который был гораздо тщеславнее, а потому и уязвимее его, наотрез отказался. "Зачем? - рассудительно сказал он. - Нет смысла коллекционировать собственные фиаско. Тем более что с годами этот список начнет, по-видимому, увеличиваться в геометрической прогрессии. Будем экономить бумагу".

Как ни странно, предсказание Игоря до сих пор всё никак не сбывалось, хотя по логике вещей ему давно уже было пора вкусить в полной мере и горечь поражений. Годы шли, голубчики. Даже не шли, а летели, неслись, будто боялись куда-то опоздать, будто впереди их ожидало что-то заманчивое. Игоря Алексей не видел уже лет, наверное, двадцать и, скорее всего, вообще забыл бы об его существовании, если бы не затеянная ими когда-то игра, если бы не эта потрепанная тетрадь, которая застряла у него и в которую он по инерции продолжал записывать под номерами женские имена. Но не только по инерции, а еще и потому, что жалко было просто так, вдруг, бросить то, что тянулось долгие годы и каким-то непостижимым образом связывало его с юностью, продолжало ее. Казалось, что как только он выбросит эту немудреную тетрадку, как только оборвет этот шутливый (шутливый?) список, юность, идущая вслед за ним на длинном поводке имен и воспоминаний, сразу же остановится, посмотрит на него, покачает головой и уйдет в обратном направлении - к другим, оставшимся там, позади, новым, длинноволосым юношам, играющим в другие, непонятные ему игры. А он останется стоять один посреди пустынной дороги - растерянный, стареющий, никому не нужный человек.

 

А придумали они тогда все-таки здорово. Тетрадь состояла из двух половин: "лёшкиной" и "гошкиной". Когда Алексей только появился в Москве, его звали Лёшка, ну, иногда Лёша - а как еще мог зваться застенчивый валенок, приехавший в столицу из сибирской глубинки поступать в институт? Это уже в институте он стал сначала Алешей, а потом и Алексом. Знаменитым Алексом, который считался ходячей энциклопедией, выручал на экзаменах друзей и особенно подруг, сочинял стихотворные экспромты и был бессменным тамадой на всех вечеринках.

Когда они затеяли "тайный реестр", он был уже утвердившимся, матёрым Алексом, и тем комичнее выглядело заглавие "Лёшкина половина", выведенное каллиграфическим игоревым почерком. В рифму ей появилась и "Гошкина половина", хотя Игорь никогда не был Гошей или хотя бы Игорьком. Торжественное "Игорь" - и никаких вариантов. Главный смак названия заключался в том, что слово "половина" можно было трактовать и как половину тетради, и как прекрасную половину человечества, которую волей судьбы время от времени прибивало в бурном океане жизни к берегам Лёши и Гоши.

Каждую половину тетрадки они в свою очередь тоже разделили на две части. Первая предназначалась для регистрации крупных, эпохальных романов, и поскольку предполагалось, что их в жизни бывает умеренное количество, для них отводилось всего лишь три страницы. Вторая же часть, отведенная под рядовые, текущие романы, состояла из бессчетного числа страниц, была разграфлена и содержала основные данные романа, как то: дату славного начала и бесславного завершения отношений, возраст, социальное положение "предмета", его внешние данные и особые приметы. Любимой графой была графа под названием "Комментарии", где они оба упражнялись в остроумии.

"Гошкина половина" была значительно короче, чем "лёшкина", но объяснялось это лишь тем, что двадцать лет назад Игорь переехал в Новосибирск, они расстались, и завоевания Игоря двух последних десятилетий остались незарегистрированными. Однако даже при беглом взгляде на обе "половины" можно было легко установить, какие разные люди они были.

У него, у Алексея, всё было четко и понятно: четыре номера в "эпохальном" списке и семьдесят три в "текущем". Никаких вопросов.

В "эпохальной" же части у Игоря было очень много исправлений, перечеркиваний, комментариев. Ему едва хватило места на трех отведенных ему страницах, хотя в итоге там осталась только Софья, которая стала в конце концов его женой. Причем Алексей не сомневался, что сейчас бы Игорь вычеркнул и ее имя с комментарием, что это ошибка, главная ошибка его жизни. Так было со Светланой, которая потом получила имя Светлана Первая, поскольку после нее было еще несколько Светлан, кажется пять, хотя, собственно, зачем гадать, когда можно посмотреть. Да, последняя из игоревых Светлан - Светлана Пятая. Вот пожалуйста: Светлана Пятая. 1963 - май. 22 года – с вопросительным знаком. Автодорожный институт. Блондинка - с восклицательным знаком. В "особых приметах" - веснушки. В "комментариях" - "ноги оставляют желать лучшего". Вспомнить эту самую Светлану Пятую с ее не вполне качественными ногами он не мог, хоть убей. Еще бы! Ведь рядом с ней соседствуют некие Вика и Зинаида Вторая, тоже помеченные маем шестидесятого года, что означало следующее: в мае Игорь основательно, по их выражению, "распараллелился", у него было одновременно три романа, причем все три не дотянули до июня, а значит, были "лажей" - удобное и модное тогда словечко. Как же Алексею их вспомнить, если ему ничего не говорит даже большая часть имен, запечатленная на его собственной половине!

А вот эпопея со Светланой Первой была незабываема, и неважно, что произошла она не с ним, а с Игорем. Случилось это уже на пятом курсе. Диплом был на носу, все вокруг нервничали, ходили злые и тощие, многие просто переселились в библиотеку. Даже они с Игорем, к удивлению окружающих, сбавили обороты, и вечерами их можно было увидеть - разумеется, вдвоем - в чертежном зале. Как на грех, Игорю достался чуть ли не самый сложный во всей группе дипломный проект, он злился, чертыхался, но делать было нечего - и он, как привязанный, торчал в чертежке. Алекс, естественно, тоже занялся делом и в глубине души был даже доволен, что будет вынужден волей-неволей сделать приличный диплом, а это - чем черт не шутит! - может повлиять и на распределение. Это Игорь, москвич в нескольких поколениях, мог позволить себе не заботиться о такой мелочи, как распределение, а над ним, Алексом, все пять лет висел этот дамоклов меч. Иногда у него сдавали нервы, и один раз он даже чуть не женился, чтобы покончить с этим проклятым вопросом раз и навсегда. Слава Богу, что родители Инны ("19 лет. Тимирязевка. Метр восемьдесят. Астеничка. Зануда. Не Софи Лорен.") раскусили его нехитрый маневр и надавили на слабохарактерную дочку с мощностью гигантского пресса. Инна заколебалась, а он, опомнившись, изобразил попранную гордость и, смахнув скупую мужскую слезу, решительно расстался с возлюбленной.

Но это было примерно за год до диплома, время, конечно, уже поджимало, но не слишком, а вот теперь, действительно, следовало что-то предпринять, и главным из этого "чего-то" был все-таки отличный диплом. И вот среди этой всеобщей целеустремленности и нервозности Игорь вдруг исчез на несколько дней, после чего, черный и осунувшийся, возник в чертежке и с блуждающей улыбкой на устах потребовал у Алекса реестр. Вместо объяснения он демонстративно открыл "гошкину половину" на эпохальной странице и вывел крупными буквами СВЕТЛАНА и - НАВСЕГДА. Больше ни слова. И опять исчез.

Алекс, разумеется, сгорал от любопытства, но задавать вопросы у них не полагалось, и он терпел. Терпел и ждал. И однажды вечером Игорь позвонил ему и сказал, что через час они со Светланой будут ждать его на "Площади революции", но не одного, а с кем-нибудь. Второе условие было достаточно сложным, потому что в последнее время все связи были пусть не оборваны, но ослаблены, и обернуться за час было не так просто. Но надо, значит, надо - и ровно в восемь часов Алекс с Татьяной ("24 года. Секретарша. Ноги. Дура.") стояли у метро напротив Большого театра: Алекс - предчувствуя что-то такое, чего в его жизни еще никогда не было, а Татьяна – предвкушая приятный вечер в каком-нибудь из близлежащих ресторанов.

В первую же минуту, как только они подошли и были сказаны первые слова, Алекс всё понял. Нет, Светлана не была ослепительной красавицей, какую предполагал он увидеть, хотя, безусловно, она была хороша собой. Ее привлекательность, ее непохожесть на всех, кого он встречал до сих пор, заключалась в ее естественности, в отсутствии даже малейшего желания понравиться собеседнику и в то же время в абсолютной уверенности, что не понравиться она просто не может. Наверное, в этом. А вообще-то, черт его знает, в чем! Это доверчивое и доброжелательное внимание к спутнику, не наигранный сочувственный интерес к его жизни и уверенность - еще до его рассказа, заранее - в том, что он прав и прекрасен, - когда это всё исходит от обольстительной, умной женщины, можно ли этому противостоять? А если это сочетается к тому же и с полной независимостью мнения и вкуса, и образа жизни, и привычек? Обуздать такую лошадку, как они с Игорем выражались, вполне могло стать единственной и достойной целью жизни. Но именно в этой формуле и таилась ошибка: нечего было и думать обуздать эту женщину, с ней можно было быть только на равных - не выше ее и не ниже. Ни Игорь, ни Алекс этого не умели, и как понял Алекс, встретив Светлану случайно через много лет, это не удалось никому. Она была все так же хороша и так же одинока.

Разумеется, Игорь со Светланой расстался, вернее, она с Игорем. Он долго не сдавался - это тянулось несколько лет, они давно кончили институт. Но уже в тот первый вечер в "Метрополе", видя, как Игорь суетится и не может найти верного тона, - уже тогда Алекс мог предсказать, чем кончится этот эпохальный роман. Игорь, которого то и дело швыряло от отчаяния к надежде, вычеркивал жирным фломастером имя Светланы из эпохальной части реестра и в качестве мести вписывал его кривляющимся почерком в перечень заурядных романов. Но спустя несколько недель он возвращал злополучное имя на прежнее место и становился тихим и покорным судьбе. В конце концов, явившись однажды к Алексу поздно вечером, почти ночью, Игорь, изрядно выпивший, попытался сжечь реестр, но наткнулся на нешуточное сопротивление Алекса. Тогда он упал на диван и пролежал, не двигаясь, несколько дней. В ответ на предложение Алекса поговорить со Светланой, он только мычал и мотал головой, и конечно, был прав: никакой разговор ничего не мог изменить. Алекс же на самом деле просто хотел увидеть ее еще раз и попытаться понять, в чем же скрыта тайна ее необъяснимой притягательности и где - ведь есть же он где-то! - хранится ключ от златых ворот ее души. Но тайна потому и есть тайна, что ее невозможно разгадать, и она, оставшись нераскрытой, время от времени вспыхивает где-то совсем рядом и горит странным, нездешним светом, вновь овладевая нашим успокоившимся было воображением.

 

Долгое, на удивление долгое время после окончания этой эпопеи в реестре, даже в его текущей части, не добавлялось никаких имен, причем не только у Игоря, но и у Алекса. Очень, как оказалось, это опасное дело - встреча с идеалом. Пока ты его не видел - его, вроде, и нет на свете, а на нет и спросу нет. Но когда оказывается, что он все-таки существует и ты стоял рядом с ним, на расстоянии протянутой руки, на расстоянии дыхания - как смириться с тем, что - НЕ идеал? Как не сравнивать с ним каждый шаг, каждое слово бедного, не идеального существа? Алекс сравнивал и не мог заставить себя встретиться с очередной "претенденткой" во второй раз. И много, ох, много прелестных женских имен так и не было увековечено на славных страницах "тайного реестра".

Но жизнь, как известно, берет свое, и друзья вскоре обнаружили, что она, эта самая жизнь, ко всему еще и великая насмешница. Следом за прекрасной Светланой на "гошкиной половине" появилось еще целых три Светланы - да, да, именно Светланы, не разреженные другими именами, будто жизнь в ехидстве своем раскинула перед Игорем веер карт: не грусти, выбирай любую - вон их сколько! И главной, основополагающей Светлане, хоть они избегали говорить о ней, пришлось присвоить имя Светланы Первой.

На "лёшкиной" же половине, по иронии все той же судьбы, ни одной Светланы не было вообще. Ирония заключалась в том, что хотя у Алекса со Светланой не было никаких отношений - так, виделись на вечеринках, ходили компанией на лыжах - и тем не менее он, не задумываясь, записал бы ее имя в список своих эпохальных увлечений, потому что именно она изменила его представление о том, что же такое женщина. После этой истории имен в его части реестра стало меньше, но каждое из них было в тысячу раз достойнее любого, записанного на скрижали в более ранние годы. Фактически, почти любое имя из текущего списка при определенных обстоятельствах вполне теперь могло перекочевать в эпохальный список, что, впрочем, дважды и случилось за долгие годы его старательной бухгалтерии.

Один раз это было, когда милая, воздушная девушка по имени Ира, читавшая рядом с ним в метро стихи Вознесенского и пораженная тем, как много стихов не только Вознесенского, но и Евтушенко он знает наизусть, разрешила ему дойти вместе с ней до ее дома, а через какое-то время, когда родители были на юге, и войти в дом. Он помнит до сих пор, как удивлялся ее наивности и доверчивости и как в тот, самый первый раз в ее доме, еще до всего, у него болезненно екнуло сердце от мысли, как же она будет страдать после того, как окажется, что он "такой же, как все", то есть, негодяй и обманщик, и что все его слова, как и поразительное знание современной поэзии, не стоит ломаного гроша. Жила она в высотном доме на Котельнической набережной, где, как известно, простые люди не обитают. И действительно, родители ее, как говорится, вращались в сфере искусства:

мать была музыковедом, а отец - кинооператором. Эдакая богема средней тяжести. Дом всегда был полон курящих женщин с хриплыми голосами и мужчин в замше, основательно киряющих и рассуждающих об экзистенциализме. Было удивительно, как в такой атмосфере, насыщенной дымом и сомнительными терминами, расцвел и сохранился этот нежный и хрупкий цветок.

Ее наивность почему-то не раздражала его, даже трогала, - и спустя несколько месяцев, оглянувшись, он вдруг обнаружил, что лучше ее никого вокруг, в общем-то, и нет и что ему хочется все время видеть эту женщину с душой ребенка, слушать ее щебетание. Возможно, определенную роль сыграл тут и высотный дом: невероятное количество комнат было у них в квартире - не то пять, не то шесть - сначала он все никак не мог их сосчитать. После клетушки общежития и съемных углов это, конечно, мощно действовало на психику. И возможности открывались такие, что дух захватывало: у ее родителей в друзьях ходила вся Москва. Поэтому проблемы типа диссертации или заграничных поездок отпадали сами собой. Тем более что и толкать-то его им пришлось бы не слишком энергично: после феерической защиты диплома его ведь и вправду без всяких протекций оставили на кафедре. Так что и он был шит не лыком, но все же без "лапы", он знал, далеко не уедешь. Забавно было себе представлять, как в каком-нибудь Брюсселе на международном симпозиуме доктор технических наук Алексей Сухарев делает сенсационное сообщение, скажем, о влиянии добавок на свойства кремния. Удивление. Восхищение. Корреспонденты. Откуда родом это молодое светило? Из Москвы? Из Ленинграда? Из профессорской семьи? Нет, уж увольте! Из деревни Никитино, что под Омском. Из шоферской семьи. Мать, правда, была учительницей, но, извините, начальных классов. Вот так-то, господа.

Месяца через четыре Алекс перенес имя Ирины в эпохальную часть реестра, записав ее там под номером два, а спустя еще три месяца она стала Ириной Сухаревой.

 

Странно сейчас всё это вспоминать - будто не с ним это было, с кем-то другим, а может, вообще приснилось. Не касается это его, не волнует, хотя ни слова против Ирины он сказать не может: какая была с самого начала, такой до конца и оставалась. Ребенок, одно слово. И после того, как Машенька родилась, таким же ребенком и осталась.

Да, он не просчитался, жизнь шла как по писаному, он получил всё: и диссертацию, и зарубежные поездки, и просмотры в Доме кино. Но сверх программы была скука, отчаянная скука - особенно вечерами, когда они всей семьей смотрели "видик" - тогда еще диковинку, дарующую независимость от кинопроката и ощущение принадлежности к избранному кругу. Нет, это была даже не скука, а самая настоящая, сосущая тоска, потому что тогда уже появилась Тамара.

Интересно, что он записал про нее в самом начале, когда она была еще в текущем списке? Да, вот она. Тамара. Возраст - прочерк. Редактор в издательстве. Внешние данные - прочерк. Особые приметы - прочерк. Комментарии - прочерк. Сплошные прочерки. А ведь мог бы, ну, скажем, в комментариях написать: сын Костик, разведена. Не написал. Почему? Боялся спугнуть неосторожной мыслью или словом то, что начиналось, накатывало, рокотало вдали. И конечно, никаких острот. Правда, с тех пор, как Игорь уехал, остроты вообще из реестра исчезли: любые шутки предполагают слушателя - не смешить же себя самого! Однако он не сомневался, что и при Игоре он не позволил бы себе в адрес Тамары ни одного двусмысленного слова. Так же как Игорь когда-то написал про Светлану единственное: навсегда.

И не случайно он вспомнил сейчас о Светлане. Он вспомнил о ней и тогда, в первую же минуту, как только оказался рядом с Тамарой, как только попал в ее силовое поле. Долгие годы он не мог отказаться от мысли, что где-то на свете есть и его Светлана - не может не быть. Он был уверен, что для каждого мужчины небеса предусмотрели единственную женщину. Она несомненно существует - весь вопрос лишь в том, встретишь ты ее или нет, а если встретишь - узнаешь ли. Потом, правда, он понял, что, встретив, не узнать нельзя, - это тоже предусмотрено небесами.

В тот вечер на просмотр, кажется, испанского фильма он пришел один: Машенька куксилась, кашляла, и в последнюю минуту Ирина решила все-таки остаться дома. Ему тоже не слишком хотелось тащиться по дождю в Дом кино, но сидеть весь вечер дома хотелось еще меньше. Он опоздал, и пробираться на свое место пришлось в темноте. Несколько минут он пытался "врубиться" в фильм, но что-то ему мешало - он не мог понять, что. Горела левая щека, ныло левое плечо, и вообще слева что-то происходило. Не поворачивая головы, он покосился вбок и увидел, что рядом с ним сидит молодая, вроде бы привлекательная женщина, - или она показалась ему привлекательной в темноте? Нет, он так не подумал и сказал это себе только потому, что побоялся поверить ощущению. А ощущение было мгновенное, окончательное и обжалованию не подлежало: она!

В фильм он так и не врубился, потому что все время напряженно думал, что скажет ей, когда зажжется свет. Так ничего и не придумал и обреченно стал ждать конца фильма. Зажгли свет, и какой-то прилизанный тип в коже объявил с двусмысленной улыбочкой, что после перерыва покажут еще французские мультипликационные фильмы, как он выразился, "с так называемым эротическим уклоном". Публика чрезвычайно оживилась и начала острить про "так называемый эротический уклон", но соседка Алекса поднялась и стала пробираться к выходу. У него потемнело в глазах от мысли, что сейчас она уйдет - и всё! - от ощущения непоправимости того, что может произойти. Он почти побежал вслед за ней, боясь потерять ее из виду: ведь он мог и не узнать ее - при свете он ее так и не видел. Взяв в гардеробе пальто, он подошел к ней и, стараясь говорить как можно непринужденнее, спросил: "Вы тоже уходите?" Она открыто и спокойно посмотрела на него. "Это вы т о ж е уходите",- сказала она с ударением на "тоже". Он не ожидал ничего подобного, поэтому как-то растерялся и бездарно спросил: "Почему я тоже?". Она улыбнулась мимолетной улыбкой и покачала головой. Он тоже улыбнулся, виновато и смущенно, и развел руками, признавая капитуляцию.

На улице, умиротворенной после дождя, он, потеряв от волнения все ориентиры, все-таки попытался вспомнить фразы, которые придумал в темноте. "Что же там было в начале фильма?" - спросил он. Она улыбнулась всё той же мгновенной, ускользающей улыбкой: "Тогда мне придется рассказывать вам, и чем фильм кончился". "Почему же?" – он опять растерялся. "Вряд ли вы в курсе. Вы же весь фильм придумывали этот вопрос".

Она насмешливо, но с приязнью смотрела на него, и он испытал внезапный прилив противоречивых чувств: удивление и даже раздражение ее вызывающей смелостью, злость на себя за эту дурацкую, не свойственную ему неловкость и благодарность ей за то, что она прощает ему все эти нелепые заходы и не просит оставить ее в покое и вернуться на "так называемые эротические мультики".

Окончательно признав свое поражение и положившись на волю судьбы, - а что еще ему оставалось делать! - он вошел вместе с ней в метро, вышел на какой-то, он даже не заметил какой, станции, дошел, как лунатик, до ее дома. О чем они говорили, он, хоть убей, не помнит, да это было и неважно. Главное, что он знал ее имя - Тамара, и что у него был ее телефон. Правда, память ехидно подсовывала ему еще один ляп, который он ухитрился сделать в этот вечер. "А как, кстати, вас зовут?" - весело и небрежно спросил он – эдакий ловелас, ведущий светскую беседу. "Не знаю, насколько кстати, но зовут меня Тамара", - тут же поставила она его на место. "Черт, - подумал он, - с ней нельзя ни одного слова сказать просто так, нельзя ни на секунду расслабиться". Он даже не знал, нравится это ему или нет - просто принял как данность, о которой теперь до конца жизни (да, так он и подумал: до конца жизни!) он не должен забывать.

И опять - как когда-то - он пытался и не мог определить, в чем секрет прелести этой женщины. Красивая? Да, но бывают и красивее.

Женственная? Очень, но мало ли их, не менее женственных, на этом белом свете? Умна? Безусловно. Ну и что?

Он прерывал себя, поскольку догадывался, что причину притяжения одного человека к другому можно определить только ничего не объясняющим словом: химия. Если эта самая, необъяснимая химия отсутствует - то и красота, и ум, и еще тысяча совершенств не стоят ни гроша. И наоборот: только химией можно объяснить, почему женщина, на взгляд других, ничего из себя не представляющая, полностью завладевает твоей душой. Бог закладывает одинаковое вещество в души и тела лишь нескольких, а часто - всего только двух человек на свете, и жизнь - это поиски человека с тем же веществом, что заключено в тебе. И не имеет смысла придумывать других объяснений. Этим "искомым" человеком он почувствовал когда-то Светлану - одну только ее из всего достаточно обширного их "реестра". Но такой же ощутил ее и Игорь. Выходит, по теории Алекса, и в нем, и в Игоре было одно и то же "вещество"? А почему бы и нет? Не случайно же они так долго и верно дружили, и не раздражали друг друга, хотя по характеру, по привычкам и вкусам трудно было найти более непохожих людей. Конечно, "вещество"! Химия, которая, оказывается, работает не только в любви, но и в дружбе, и в деловых отношениях - везде, где встречаются два человека.

 

Тамаре Алекс позвонил только через неделю, хотя думал о ней непрерывно, даже во сне. Но позвонить раньше он не решался, боялся сделать какое-нибудь неверное движение. Все время ощущал в сердце странную, ноющую боль и понимал, что лекарство от этой боли единственное: позвонить. Через неделю из автомата набрал дрожащими пальцами уже заученный наизусть номер.

- Тамара? - сказал он.

- Алексей? - сказала Тамара. - Появились? Зачем было мучиться целую неделю?

Он опять изумился свободе и простоте, с которой она говорит о самых тайных, тщательно скрываемых вещах с незнакомым, в общем-то, человеком. Это придало ему смелости и он без всяких подходов, почувствовав, что с ней можно говорить только так, спросил:

- Когда мы увидимся?

- Приезжайте, если хотите, прямо сейчас.

Если хотите! Он об этом не смел и мечтать!

- Мы с Костиком вас ждем.

И, услышав недоуменное молчание Алекса, улыбнулась (он, буквально, увидел ее улыбку):

- Костик - это мой сын, ему шесть лет, и он вполне хороший человек.

Алекс схватил такси, заскочил на рынок, купил огромный букет роз - только роз: какие другие цветы достойны ее? - и без лифта, одним махом взбежал на четвертый этаж. В такси он попытался собраться с мыслями, но ничего у него не получилось. Он успел лишь подумать, что она начисто отмела "Алекса", это глупое, претенциозное имя, так и закрепившееся за ним со студенческих времен, и назвала его Алексеем, что ему очень понравилось (хотя, наверное, в ее устах ему бы понравилось все что угодно!). И еще он подумал, что не просто так Тамара сказала о сыне, а для того, чтобы он не вообразил, что она приглашает его на любовное свидание, предупредила, чтобы он не рассчитывал на слишком многое. А он и не рассчитывал. Он знал, что впереди у них целая жизнь, и спешить ему было некуда; наоборот - он не хотел пропустить ни одной даже самой маленькой ступеньки на лестнице, по которой им предстояло подниматься. А еще он подумал, что абсолютно ничего о ней не знает и может только вычислять: вот она сказала про Костика, а это значит, что живет она вдвоем с сыном и мужа у нее нет, хотя минуту назад у нее вполне еще мог быть и муж. Как, впрочем, и она понятия не имеет об Ирине и Машеньке, и о ночных бдениях искусствоведов у них в гостиной, после которых невозможно проветрить даже их огромную квартиру, и у Машеньки снова начинаются приступы кашля.

С удивлением он отметил, что впервые за последнюю неделю, именно сейчас, по дороге к Тамаре, он подумал о семье. Когда же он, удивляя домашних, все шесть вечеров подряд просидел, вернее, пролежал у себя в кабинете на диване, он ни разу не вспомнил о существовании жены и дочери, кружившихся над ним. Всю неделю их не было в его жизни, как не было вообще никого, кроме нее - Тамары.

 

Она оказалась совершенно не такой, какой он ее запомнил, или нет, вернее, какой он ее себе представлял. Она была совсем не высокая, гораздо моложе, чем он думал, и стрижка у нее была короткая (или она за эту неделю успела подстричься?), а волосы темные. Встретившись с ней на улице, он вполне мог бы ее не узнать, хотя нет, это было невозможно; и на улице сердце - или что там еще? – ему снова бы подсказало, что это - она.

Костик, действительно, был замечательным маленьким человеком, доверчивым и рассудительным, с ресницами в полщеки, и Алекс сразу же покорил его несколькими фокусами, которые когда-то в общежитии приводили в восторг и значительно более взрослых зрителей. Потом Костик без всяких возражений отправился спать, и они - он и Тамара - долго, бесконечно долго, сидели за столом, на котором горели две свечки, пили "Мукузани" и говорили, говорили, говорили. У Алекса порой возникало ощущение, что оба они торопятся как можно больше рассказать о себе, чтобы всё было ясно про ту жизнь, которая была до сегодняшнего дня, потому что именно сегодняшний день является точкой отсчета в их новой жизни. Но это он, конечно, фантазировал: слишком романтически был он в тот вечер настроен. Нет, отнюдь не всё торопился он выложить про себя. Не рассказал он, например, как продал душу дьяволу за шесть (их все-таки оказалось шесть!) комнат в доме на Котельнической и как затеял пошлейшую интрижку с женой заведующего международным отделом их института, в руках которого находились все загранпоездки. О многом он, конечно, промолчал, но к чему было вытаскивать всё это на свет божий? Что было - то прошло, и к тому же с этого дня, с этого вечера - он был уверен - всё будет по-другому.

История Тамары была, в общем-то, нехитрой: был муж, прожили восемь лет, ушел к другой. Достаточно банальный сюжет, который не требовал бы никаких комментариев, если бы его героиня была иной. А так было непонятно, как можно оставить такую женщину и предпочесть ей другую? Каким болваном надо быть, чтобы не понять, какое счастье свалилось тебе на голову? Ах, да, та самая "химия", которая в данном случае, видимо, отсутствовала. И слишком высоко она загнала планку отношений - прыгать каждый день на такую высоту у него, у мужа, не было ни сил, ни охоты.

Но почему она так страшно пережила разрыв? Любила? Утверждает, что к тому времени уже нет. Тогда почему хотела умереть? Улыбается, пожимает плечами, говорит, что теперь не понимает и сама. Уязвленное самолюбие? Раненая гордость? Может быть. Кто поймет женщину, а тем более такую? И конечно, это давящее чувство одиночества, особенно когда Костика забирала мама. Темные окна, когда подходишь к дому, безжизненные комнаты, когда открываешь дверь. Именно это тогда ее и доконало. Через какое-то время, говорит, привыкла, хотя и теперь иногда накатывает. Недавно из-за этого чуть замуж не вышла - хорошо, что вовремя опомнилась.

Алекс немедленно ощутил укол ревности, но заставил себя улыбнуться и отогнал наваждение. Это же было до него, в той жизни. А мало ли что было в той жизни!

Тамара посмотрела на часы. Было пять минут четвертого. Почти утро.

- Что вы скажете дома? - с тревогой спросила она.

Алекс молча покачал головой и встал. Нужно было уходить, хотя непонятно, почему нужно уходить из единственного на свете места, где тебе хорошо - так хорошо, как еще никогда не бывало и вряд ли может быть.

В прихожей Тамара подставила ему щеку для поцелуя, и он удивился - уже в который раз! - что большего ему и не нужно. Всё будет хорошо. Всё будет.

 

И действительно, всё, что происходило потом, после этого вечера, было хорошо - подозрительно, опасно хорошо. Алекса это даже пугало. Их отношения развивались с ошеломительной быстротой: было ощущение, что оба они пытаются наверстать упущенное время – долгие годы, которые прожили друг без друга. Самым восхитительным было то, что и Тамара потеряла голову. Да, и насмешливость ее, и независимость вдруг куда-то исчезли, утонули в нахлынувшем безумии. Они очень быстро, наверное, через неделю, неожиданно для себя перемахнули через ту главную, последнюю черту, которую Алекс мысленно отодвигал, отдалял, понимая, что не надо ускорять события, что отношения должны созреть, должны сами к этому прийти. А они и созрели - просто так быстро, что ни он, ни Тамара не успели перевести дух. Сколько прошло с тех пор - пятнадцать лет? - а Алексей помнит тот вечер - весь, до минуты: как он удивлялся прохладности ее кожи, как не мог поверить, что это не кто-то другой, а та самая женщина, из-за которой тогда, в темноте зала, ныла у него левая рука и падало куда-то в тартарары сердце, - именно она лежит у него на плече и проводит легкими, волшебными руками по его лицу, по глазам.

Он и сейчас помнил, как догорела свечка на столе, но в комнате не стало темнее, потому что на улице совсем рядом с окном горел фонарь, и он не мог в полумраке оторвать взгляда от ее прекрасного, нездешнего лица, с горечью осознавая, что счастливее уже никогда не будет.

 

Они виделись почти каждый день. Проводить все вечера у нее он, к сожалению, не мог, но зато часто заскакивал к ней на работу, и они вместе обедали - сначала прямо в издательстве, но потом, когда окружающие начали догадываться об их отношениях, вернее, начали открыто о них говорить - наиболее проницательные догадались обо всем после первого же его появления в комнате номер 521 - после этого они стали обедать в ближайшем ресторане, что, разумеется, не сильно исправило положение, поскольку в обеденное время Тамара исчезала, и ни для кого не было загадкой, куда. Тамару, правда, это не заботило: она была свободна и вольна распоряжаться собой, как вздумается. Но ей, как она говорила, не хотелось осложнений для него: она опасалась, как бы слухи не дошли до кого-нибудь из "деятелей", усердно посещающих дом на Котельнической набережной.

Почему Тамара об этом беспокоилась? Казалось бы, наоборот, она должна была желать, чтобы произошло что-нибудь такое, что взорвет к чертовой матери существующее, тщательно сбалансированное положение вещей и поставит Алекса перед выбором: она или семья. Ведь она, как было ей свойственно, абсолютно открыто, без тени притворства, говорила, что хочет на свете только одного: навсегда остаться с ним. И если бы Алексу пришлось выбирать, то выбор, явно, был бы в ее пользу. Но нет, она, действительно, заботилась о "технике безопасности", как они это называли, и Алекс догадывался, почему: ей хотелось, чтобы он просто не смог жить и дальше двойной жизнью - просто не смог, без всякого давления извне, и чтобы никакие обстоятельства не вынудили его принять это решение. Только чувство – и ничего больше.

Но что он мог сделать? Встать утром и ни с того ни с сего объявить Ирине, что уходит? Сделать, наконец, то, к чему готовился, впервые переступив порог ее дома? Это было невозможно! Он уже сейчас чувствовал себя убийцей, причем совершающим убийство с заранее обдуманным намерением. Ирина в последнее время была радостно возбуждена: вот-вот они должны были получить отдельную квартиру - сработали, наконец, связи ее отца. И Алексу, и ей давно осточертело это положение великовозрастных детей, и Ирина составляла список предстоящих покупок для своей собственной квартиры, предвкушала новую, сладкую роль хозяйки дома. Нет, он не мог именно сейчас нанести ей такой удар, пусть немного поживет в новой квартире, порадуется, привыкнет, а потом... Хорошо бы и у нее кто-то появился. Это было бы решением всех проблем! Он бы оставил им квартиру и ушел со спокойной душой. Но откуда возьмется этот "кто-то" - она же никуда не ходит, а если ходит, то только с ним? А все эти друзья ее родителей, которые не вылезают из их дома, - увы, ни один из этих спившихся непризнанных гениев не вариант. Надо, чтобы она тоже куда-нибудь выбиралась - к подругам, наконец. Под лежачий камень вода не течет.

Приходила, конечно, иногда ему в голову мысль, что рассуждает-то он как последний мерзавец: ведь речь идет не ком ином, как о его собственной жене! Но он легко успокаивал себя, что если бы он был мерзавцем, то вообще не стал бы рассуждать, а просто встал бы и ушел - и пропади всё пропадом!

 

Тамара избегала разговоров на эту тему, но все чаще и чаще у нее случались приступы плохого настроения - она словно впадала в спячку, была молчалива и замедленна, ничему не радовалась, ничего не хотела. Вывести ее из такого состояния было невозможно - приходилось просто ждать, когда пройдет время - неделя или больше – и она сама постепенно оттает, и захочет пойти в кино, и обрадуется книжке, которую он достанет для нее по жуткому блату. Он заметил, что обычно эти провалы в настроении начинались у нее после того, как они долго бывали вместе: иногда ему удавалось под предлогом командировки смыться из дома и на несколько дней, а иногда и на неделю осесть у Тамары. И всегда это были невыразимо счастливые дни, после которых, однако, у нее обязательно наступала жестокая депрессия.

И однажды, когда он пришел к Тамаре после двух недель счастья в Ялте (у нее был отпуск, а он, естественно, поехал "в командировку"), она, с темными кругами под глазами, видимо, после бессонной ночи, прямо в прихожей, не дав ему снять плащ, сказала: "Кончено. Больше не могу. Уходи". Он пытался что-то говорить, протестовал, уговаривал, но она только качала головой и повторяла: "Уходи".

Алекс знал, о, прекрасно знал характер Тамары и в первую же минуту понял, что это вовсе не угроза, не попытка изменить ход событий - нет, это значило именно то, что было сказано: что она больше так не может и что всё кончено. Он сказал, что ей нужно успокоиться, что завтра они снова поговорят, и еще что-то из того же репертуара, но, угрюмо шагая по Суворовскому бульвару, он, как зацикленный, возвращался к одной и той же мысли, и не мог от нее отделаться: единственное, что могло вернуть Тамару - да, уже вернуть, а не удержать! - это звонок в дверь и фраза: "Я пришел навсегда". Но он был готов на все, что угодно, - только не на это. Как раз завтра им должны были привезти мебель - новую мебель в новую квартиру – и он не представлял себе, как Ирина без него будет разговаривать с грузчиками, отбиваться от их вымогательства и нахальных комплиментов. Получить мебель, расставить и уйти? Или нет, тогда уж лучше переждать еще пару недель: ведь как раз сейчас решается вопрос о назначении его завлабом, и в деле этом задействованы друзья тестя. Уйди он от Ирины сейчас - и вся с таким трудом выстроенная цепочка мгновенно оборвется, и работать ему тогда до конца дней под мудрым руководством этого осла Михеева. Неплохая перспектива на всю оставшуюся жизнь!

Он пришел к Тамаре на следующее утро, потом приходил еще и еще, что-то бормотал, на чем-то настаивал, но разговора не получалось. В один миг он разучился разговаривать с ней. С еле уловимой улыбкой, которую он долго помнил после первого их вечера в Доме кино, а потом забыл, она выслушивала всю беспомощную чепуху, которую он молол, качала головой и закрывала за ним дверь, давая понять, что инцидент исчерпан.

В конце концов, взбесившись, он решил исчезнуть на какое-то время, ну, хотя бы на месяц-полтора, а там видно будет, - и уехал с группой наладчиков в Днепропетровск, где внедрялась их установка. Алексей и сейчас помнил, как в первый же вечер в Днепропетровске напился, напился страшно и тяжело, осознав внезапно непоправимость того, что произошло. Он и сейчас содрогнулся от воспоминания о тоске, которая в тот вечер вгрызлась в его сердце и не отпускала ни на минуту, весь месяц, пока он, наконец, не взбежал, как когда-то, одним махом на четвертый этаж и не позвонил в знакомую дверь. На звонок вышла женщина - он не помнил, где ее видел, но что они встречались, это точно, потому что она его узнала, улыбнулась и сказала: "А Тамарочка в Болгарии. Только позавчера улетела. С Вадимом". "С Вадимом?" "Ну да, с мужем". И доверительно: "Наконец-то он получил свою Тамарочку!"

Совершенно оглушенный, нет, расстрелянный в упор пулеметной очередью новостей, Алекс беззвучно пошевелил губами, повернулся и пошел вниз по лестнице. Пройдя этаж, он на минуту опомнился, взлетел снова на четвертый этаж и опять позвонил. Дверь мгновенно распахнулась, и женщина злорадно, не дожидаясь вопроса, произнесла: "На два года!".

 

Значит, все же Вадим... Алекс встречал его несколько раз у Тамары, а однажды они даже ходили втроем в Дом кино на капустник. Он знал, что именно за Вадима Тамара чуть не вышла замуж тогда, после развода. Как она говорила, от отчаяния. А сейчас, от того же отчаяния, она все-таки за него вышла. Как сказала эта мерзкая баба, дождался он свою Тамарочку. Дождался. Терпеливый. Затаился, думал, небось: "Пусть поиграет, потешится, а я свое возьму!" И взял. Такие всегда своего добиваются.

... Да нет, зачем зря говорить, нормальный мужик этот Вадим, надежный, не дурак, за ним она будет, как за каменной стеной. А что химии нет - так не бывает, чтобы все сразу было. Ну, с ним, с Алексом, была у нее химия - а толку?

"М-м-м..." - услышал он чье-то не то мычание, не то вой. Оглянулся. Никого. Неправдоподобно пустой бульвар, только вдалеке две черные фигурки. Значит, это он - он воет, потому что нет таких слов... Нет таких слов...

И долго теперь выть ему на луну, как брошенному псу, - может быть, до конца жизни.

 

Что обидно, так это то, что все равно примерно через год они с Ириной развелись. Отделились от тестя с тещей, перестал он уходить по вечерам из дома - и оказались они запертыми в клетке: собственной, уютной, с потрясающей мягкой мебелью.

В огромной квартире, в роскошных глубоких креслах сидели два абсолютно чужих человека и смотрели заграничные фильмы. А между ними бегала и смеялась маленькая прелестная девочка с кудряшками, в розовом платьице.

 

Трудно поверить, но за все пятнадцать лет Алексей ни разу не встретил Тамару. Он даже думал, что она больше не живет в Москве: может, переехала в другой город, а может быть, так и застряла в Болгарии. Но теперь, встретив ее всё на том же Суворовском бульваре, узнал, что все эти годы жила она в Москве, только в другом районе - просто не пересекались больше их стежки-дорожки. Видимо, и легкомысленная судьба за эти годы стала старше и серьезнее и решила не подвергать их, несмышленых, еще раз испытанию, а подождать, пока они не состарятся и не станут мудрыми и рассудительными. И вот теперь эта пора настала, и в августовский летний вечер, вернее, в молочные, клубящиеся сумерки, какие бывают перед осенью, Алексей увидел идущую ему навстречу Тамару. Он увидел и узнал ее издалека - настолько не изменился ее силуэт. Та же легкая фигура и прямая строгая походка, та же короткая стрижка. Он задохнулся от неожиданности и остановился, глядя, как она приближается, с каждым шагом изменяясь и становясь всё более и более незнакомой. Она тоже замедлила шаг и, когда подошла к нему, он понял, что и она узнала его издалека.

- Ну, вот мы и встретились, - сказала она спокойно. - Я ни минуты не сомневалась, что мы все равно рано или поздно встретимся.

Да, это была Тамара - уже не та, невыносимо молодая, юношески прекрасная, какой он ее помнил, и все же... Хотя вокруг глаз у нее появились морщинки, а в волосах серебряные островки, главное в ней осталось неизменным. Осанка, открытый взгляд и ток, идущий от нее - ее силовое поле, которое его когда-то абсолютно лишало воли. "Черт возьми, - невнятно подумал Алексей, - бывает же такое!"

- Ты хотела встретиться? - спросил он.

- Хотела, - как всегда, без тени кокетства ответила Тамара.

- Зачем?

Откровенность Тамары позволяла и ему говорить без обиняков.

- Мне интересно было узнать, оправдался ли твой расчет?

- Не оправдался, - грустно улыбнулся Алексей. - Мы разошлись через год. Ты немного поспешила.

- Нет, - покачала головой Тамара, - я всё сделала вовремя. Если бы я еще хоть немного помедлила, случилась бы катастрофа.

- Катастрофа?

- Да. Мы бы через год, ты сам говоришь, поженились, и это была бы трагедия.

- Но почему?

- Ты не тот человек. Я поняла это довольно быстро, но не могла избавиться от наваждения.

Тамара виновато улыбнулась.

- А где "тот человек"? Который увез тебя в Болгарию?

- Его тоже нет. Я одна.

- Выходит, и твой расчет не оправдался? - Алексей не смог скрыть своего злорадства.

- Я не рассчитывала, я спасалась.

- Спаслась?

- Ну как тебе сказать? На какое-то время - да. Во всяком случае, как видишь, я живая и невредимая.

- И прекрасно выглядишь. Совсем не изменилась, - насколько мог искренне сказал Алексей.

- Ну что ты! Я знаю, что постарела. Чтобы об этом не забывать, смотрю на Костика: ведь он совершенно взрослый мужчина.

- Как он?

- Хорошо. Учится в консерватории. Играет на виолончели, хотя я бы предпочла скрипку. А вот ты, действительно, в порядке. Седина придает тебе на удивление импозантный вид - бедные молодые девочки! И, как ни странно, ты не располнел. По-моему, даже похудел, да?

- Не знаю. Какое это имеет значение?

- А что имеет значение?

Алексей ощутил в сердце внезапный толчок.

- Ты. Наверное, ты не поверишь, но, прожив целую жизнь, я понял, что ничего важнее, чем ты, в ней просто не было.

- Ты всегда умел красиво и веско говорить. А если мужчина обладает этим качеством да еще твоей внешностью - он просто неотразим. Даже я когда-то попалась.

Тамара с легкой насмешкой, как в самый первый день их встречи, смотрела на Алексея, и он, точно как тогда, смешался.

- Не говори глупости! Давай увидимся.

- Зачем? Я всё выяснила, больше у меня к тебе вопросов нет.

Тамара была абсолютна спокойна, и он видел, что спокойствие это не наигранное.

- Я не верю, что ты сейчас уйдешь - и всё, и я больше тебя не увижу.

- Придется поверить, - сказала Тамара. - Прощай.

- Я найду тебя через справочное, - пытаясь задержать ее, скороговоркой произнес Алексей.

- У меня другая фамилия, - оглянувшись, сказала она.

- У Костика та же самая! - чуть ли не выкрикнул Алексей, сам удивляясь своей изобретательности.

- Ищи! - пожала плечами Тамара и, сделав несколько шагов, исчезла в темноте.

Фонари почему-то не горели.

Темнота в одно мгновение проглотила молоко сумерек, и ночь затопила бульвар.

 

Нет, конечно, он не будет ее искать. Это ни к чему. Нельзя дважды войти в ту же самую реку – древние знали, что говорили! Слишком много прошло времени, оба они теперь совершенно другие люди. А начинать всё заново - это ему уже не по силам. Ведь если говорить честно, и тогда она оказалась ему не по зубам. Надо трезво оценивать свои возможности. Чему-чему - а этому жизнь его научила.

 

Он нажал кнопку автоответчика.

"Алексей, - с обидой сказала Милочка, - я вас ждала сорок минут! Зачем назначать свидание, если вы не собираетесь на него приходить? Можете мне больше не звонить! Или может быть, вы заболели?" - голос стал звонче, окреп, в нем зазвенели колокольчики надежды.

"Она подсказывает мне ответ", - улыбнулся Алексей и полез за записной книжкой.

Нет, жизнь не кончена. А в "реестре" есть еще свободные страницы.

Он раскрыл тетрадь и записал в "текущем" разделе: "№74. Милочка. 26 лет. Медсестра. Рыженькая. Дурочка. Очаровательно картавит".

 

Из книги «Милая женщина в окружении динозавров»

Make a Free Website with Yola.