Я ЗАБЫЛ ТЕБЕ СКАЗАТЬ САМОЕ ГЛАВНОЕ!

 

     Когда поэт  прерывал  чтение,  чтобы  глотнуть воды и вытереть вспотевший лоб несвежим носовым платком,  Ляля и Олег  обменивались короткими фразами.  Чаще всего ироническими. Однако не имеющими отношения к этому человеку перед микрофоном.  Ляля слышала краем уха, что Олег не то приятельствует с ним,  не то  даже  дружит,  и  была осторожна в замечаниях,  хотя всё, что читал этот тип на сцене, было,  конечно,  претенциозной чепухой. Про Олега же она вообще почти ничего не знала – так, всякие второстепенные вещи: что в Израиле он застрял случайно,  приехав в гости к сестре,  и вот живет здесь уже почти год,  хотя в Ленинграде у него вроде бы осталась жена.  А может, и нет у него никакой жены – даже этого Ляля не знала  наверняка.  Ну и конечно, читала она его обзоры, статьи об израильских художниках – словом,  всё,  что печаталось в  русскоязычных  газетах. Неплохие были статьи,  а если смотреть на них взглядом любящего человека – так замечательные.  Но взгляда такого у Ляли пока не было. Они здоровались и с симпатией посматривали друг на друга, но не более того.  Да и сегодня рядом оказались случайно: Ляля заняла место для Риты,  а Рита в своем репертуаре – обещала и не пришла. И когда Ляля глазами показала опоздавшему Олегу, что место рядом с ней свободно,  он  охотно преодолел все препятствия в виде вытянутых ног и поставленных в проходе стульев и плюхнулся рядом с ней в кресло.

     Да, он был симпатичен ей,  а вот чем – ответить на этот вопрос она,  пожалуй бы,  затруднилась.  Лет двадцать тому назад она,  безусловно,  на первое место поставила бы его высокий рост и широченные плечи, ну и еще доверчивое выражение лица, свойственное большим и сильным  людям.  Но сейчас ее привлекало в нем другое.  Мягкость, сквозящая в движениях и взгляде,  которая так редко  встречается  у мужчин, ненавязчивая деликатность и, конечно, ироничность, проявляющаяся в каждой его фразе  и  непроизвольной  ухмылке.  Неожиданные огоньки  иронии  вспыхивали  то на одной,  то на другой строчке его статей,  делая их легкими и даже веселыми,  хотя речь в них  шла  о весьма серьезных вещах.  Он был по-настоящему интеллигентен.  Вот – интеллигентен!  Наконец,  она нашла это слово!  Дала название тому, чем выделялся Олег среди всей их литературной братии.

     Интеллигентность –  это совсем не то же самое,  что образованность или воспитанность,  хотя их часто путают. Вот, например, когда-то Ляля была знакома с одним англичанином. В те годы иностранцы, да еще "настоящие", то есть не из Болгарии или Польши, а из капиталистических стран, встречались в Москве реже, чем эвкалипты в средней полосе России,  и поэтому воспринимались как  существа  высшего порядка.  Заведомо считалось,  что они умны, интеллигентны и уж конечно им известна  подлинная суть жизни,  та, которая была скрыта от обычных людей,  от совков – хотя,  правда,  в те годы это слово еще употреблялось лишь в прямом его смысле.

 

     Ляля была тогда молода, и ее тоже захватил и понес общий поток  восторга  и  восхищения,  направленный на англичанина,  работающего корреспондентом какой-то,  как  потом выяснилось,  занюханной  английской коммунистической газетенки.  Эйфория тех лет,  ошеломление, что,  оказывается,  можно вот так,  запросто, сидеть на кухне, пить чай и болтать не друг с другом,  а с англичанином, настоящим, приехавшим "оттуда",  и ничего тебе за это не будет! – всё это не могло не повлиять на Лялино восприятие Роджера.  Ах, как он умен! Как интеллигентен!..  Да там все интеллигентны!  Нет,  нет,  не спорьте с ним!  Он знает лучше!  И ты, Витя, молчи! Ты же там никогда не был,  как же ты можешь судить?!..

 

     Когда же  волна восторга схлынула,  стало очевидно, что Роджер на удивление глуп и лишь его сильный акцент помогал Лялиной  компании так долго считать,  что те глупости,  которые из него сыпались, как из рога изобилия,  вовсе не глупости:  просто он говорит не то, что хочет сказать,  он имеет в виду совсем другое,  мешает несовершенное знание русского языка, отсутствие в речи нюансов и прочее... А вы что, можете на английском выразить всё, что хотите, и так, как хотите?..  нет?  ну вот и молчите!...  Конечно, он умен, даже очень умен - не нам с вами чета!..

     И то,  что Роджер немедленно,  как Ванька-встанька, поднимался со стула, когда вставала дама, - это тоже оказалось проявлением ни какой не интеллигентности,  а всего лишь воспитанностью и результатом той муштры, которой его подвергали долгие годы сначала в школе, а потом в колледже. И лишь много времени спустя, когда Роджер давно исчез  из  поля зрения – вернулся,  наверное,  в свой Лондон,  Ляле пришло в голову,  что даже его английский,  отличавшийся от ее английского, как небо от земли, был прекрасен лишь потому, что это был его родной язык,  да и не факт,  что он был так уж хорош – смотря с чем сравнивать.

     А вот неэлегантный, всегда кое-как одетый Олег, сидящий сейчас рядом с ней, был по-настоящему интеллигентен – это было в нем самым главным и перевешивало все остальное.  Перевешивало, разумеется, на Лялиных весах. За остальных поручиться она не могла.

     Во время перерыва он,  обжигая пальцы,  принес Ляле кофе, вернее, не кофе,  а два дымящихся пластмассовых стаканчика: один с кофе, другой с чаем – чтобы Ляля могла выбрать. Ей это польстило, она выбрала  кофе  и  мысленно  поставила  ему  за  поведение пятерку с плюсом.  Не избалованная здесь,  в Израиле, мужской предупредительностью,  Ляля поставила бы ему отметку и выше, но это было, к сожалению, невозможно:  и так стрелку зашкаливало,  потому что Ляля  по привычке  пользовалась  пятибалльной  шкалой.  Ей уже не терпелось, чтобы литературный вечер кончился и начался, наконец, вечер настоящий,  человеческий,  когда можно беспрепятственно разговаривать,  и молчать,  и ускользающе улыбаться, и чтобы никто третий, пусть даже на сцене, не мешал этой зыбкой и волнующей игре.

     Когда стихли последние аплодисменты и к поэту  потекла  жидкая струйка желающих получить автограф,  Ляля осталась сидеть в кресле, делая вид,  что пережидает, пока схлынет народ. Ей было неясно, что Олег собирается делать дальше: может быть, пойти куда-нибудь с приятелями,  которых в зале было немало,  а может быть,  вообще у него после вечера назначено свидание – ведь они пришли не вместе, а значит,  и могли разойтись в разные стороны,  кто куда – он  вовсе  не обязан был ее провожать, тем более что она приехала на машине.

     Когда зал опустел и она поднялась, Олег тоже немедленно встал – не хуже того англичанина, и спросил:

     – Вы домой?

     Ляля неопределенно пожала плечами.

– А где вы живете? – не дожидаясь ответа спросил Олег. – Далеко?

     – Не беспокойтесь, даму провожать совсем не обязательно. – Ляля улыбнулась. –  Дама на машине. Вам повезло.

     – Повезло,  – согласился Олег. – Дело в том,  что завтра рано утром я улетаю в Ленинград, и мне нужно собираться. – И добавил извиняющимся голосом: – А я еще даже не начинал.

     Это было так неожиданно, что Ляля растерялась.

     "Как улетаете? – чуть не воскликнула она. – А как же я?!.."

     Но она быстро взяла себя в руки.

     – Тогда, может быть, я вас подвезу? Где вы живете?

     – Ну что вы,  это ни к чему... – запротестовал Олег, однако не слишком энергично, давая Ляле возможность настоять на своем.

     – Едем! – решительно сказала она и направилась к выходу.

     К их удивлению,  оказалось, что на улице хлещет дождь, даже не дождь, а ливень – всё смывающий и сметающий на пути. Похоже, он шел давно: по асфальту стремительно неслись потоки воды, а на тротуарах стояли глубокие черные лужи.

     – Вот это да!.. – присвистнул Олег. – Где ваша машина? Далеко?

     – Нет, за углом. Бежим?

     Олег сдернул с себя куртку,  накинул Ляле и себе на голову,  и они, вынужденно обнявшись, побежали к машине.

     В машине они долго не могли отдышаться.  Оба были возбуждены и веселы – то ли из-за этого бега, как когда-то в юности,  сквозь холодные и тугие струи дождя,  то ли из-за  мгновенного  объятия,  на несколько тактов опередившего намечающееся развитие событий.  Судя по всему,  сценарий, сочиненный Лялей, не вполне совпадал со сценарием небесным: там спешили.

     – Куда?  – бодро, чтобы скрыть смущение, спросила Ляля и включила мотор.

     – В Гило. Далеко?.. Не по пути?

     Ляля поймала его виноватый вопросительный взгляд и засмеялась.

     – Смотря откуда смотреть. Если отсюда, то далеко и не по пути, потому  что я живу в Рамоте.  А если смотреть из Ленинграда – то мы вообще соседи.

     Сначала ехали молча.  Машина вслепую разрывала шуршащую завесу дождя,  Ляля была напряжена. Но транспорта на улицах почти не было, пешеходов тоже, и постепенно напряжение начало спадать. Ляля не отрывала глаз от дороги,  делая вид,  будто не замечает, что Олег все время смотрит на нее,  причем,  как ребенок – бесхитростно и откровенно.

     – Ну что? – в конце концов не выдержала она.

     – Ничего, – сказал он извиняющимся тоном, но взгляда не отвел. – До сих пор я не разрешал себе смотреть на вас  дольше  нескольких секунд.

     – А хотелось? – Ляля стрельнула в него глазами.

     – Еще как! – засмеялся Олег.

     – А сегодня разрешили?

     – Сегодня вы разрешили.

     – Интересно, с чего это вы взяли?! – возмутилась Ляля.

     – Ну-ну-ну...  Я шучу. Не обижайтесь!.. – попросил Олег. – Тем более что я все равно завтра уезжаю.

     - Но почему?.. – вырвалось у Ляли. – Зачем?..

     – Пора в конце концов определиться...  – Олег было умолк, но в Лялиных глазах горело такое возмущение,  что он  почувствовал  себя виноватым. –  Понимаете,  я почти год живу между небом и землей.  Я ведь приехал сюда в гости,  да так и застрял.  Пора решить,  где же все-таки жить: в Ленинграде или в Иерусалиме.

     – Да что тут решать?! – Ляля вдруг смертельно обиделась за Иерусалим. – По-моему, когда на одной чаше весов Иерусалим, всё равно какой город на другой!..

     Она осеклась,  почувствовав, что своей горячностью выдает себя с головой.Олег внимательно смотрел на нее.

     Ляля внезапно разозлилась на него,  на себя,  на этот дурацкий ливень – даже не понять,  на кого больше! – и,  съехав на обочину, остановила машину.

     Минуту или две они молчали.

     – Кто у вас в Ленинграде? – спросила Ляля.

     – Жена. А еще ее дети и внучка.

     – Раз  дети  и внучка – е е,  значит  у  в а с  в Ленинграде – только жена.

     – Ну почему вы так уж меня от них отделяете? – с оттенком обиды сказал Олег.

     – Это не я, это вы себя от них отделяете!

     – Да...  На самом деле так оно и есть... – грустно согласился Олег.

     "Похоже, выбирать, Ленинград или Иерусалим, будет не он, а жена", – подумала Ляля и обиделась на жену. Обиделась за Олега, а заодно и за себя.

     – Так что этот вечер может оказаться вашим последним вечером в Иерусалиме? –провокационно спросила она.

     Олег пожал плечами.

     - И  вы сможете больше никогда не видеть Старый город?  Не видеть Эйн-Керем?

     – А я не был в Эйн-Кереме.

     – Как это? – изумилась Ляля. – Человек,  имеющий отношение к искусству, не был в Эйн-Кереме?!

     – Да, вот такой парадокс, – виновато проговорил Олег. – Но оказывается,  это хорошо: нельзя скучать о том, чего никогда не видел.

     – Ну уж нет,  этого я  не допущу!  – покачала головой  Ляля. – Сейчас вы увидите Эйн-Керем.  И посмотрим, как вы сможете потом без него обходиться!

     Она резко рванула с места.  Ей стало вдруг легко и весело. Она будто неслась с горы, и сердце ее ухало и замирало в предвкушении необыкновенной авантюры. Никакие слова, никакие призывы к благоразумию остановить Лялю теперь не могли.

     Однако, судя по всему, Олег и не собирался ее ни к чему призывать. Он поглядывал на размытые пятна фонарей, летящие им навстречу с огромной скоростью, и лихо прищелкивал языком,  когда их  стекла окатывала вода, вырвавшаяся из-под колес встречной машины.

     – Если бы о нас снимали фильм, – сказал он, – это были бы самые впечатляющие кадры!

     – Ну, вы еще не знаете, какие кадры вас ждут впереди! – весело возразила  Ляля  и  тут  же прикусила язык: слова ее прозвучали весьма двусмысленно.

     – Что же, посмотрим! Я готов! – в тон ей откликнулся Олег и потер руки.

     Они засмеялись.

     – Когда же вы будете  собирать свои чемоданы?.. Бедный Ленинград! – насмешливо посочувствовала Ляля.

     – Бедный... – сокрушенно покачал головой Олег и вдруг ни с того ни с сего провел рукой  по Лялиным волосам – нежно и осторожно, как гладят ребенка.

     Ляля вспыхнула, посмотрела  на него, но Олег уже убрал руку, отвернулся и с преувеличенным вниманием изучал дорогу. Весь его вид выражал, что он, дескать, сидит, любуется пейзажем за окном и ничего такого себе не позволяет, а если ей что-то показалось, так он за это не отвечает...

     А за  окном уже появились сказочные очертания старинных стен и колоколен Эйн-Керема. Таинственные и неправдоподобные, они выплывали,  как корабли, из тумана и мрака, чтобы посмотреть на маленького темного жучка, ползущего по блестящему асфальту.

     – А вы уверены,  что это Иерусалим? – спросил Олег.

     – Не очень, – призналась Ляля. – Хотя была тут тысячу раз. Но ночью в дождь – ни разу.

     – А дождь, между прочим, кончился.

     – Я знаю, – кивнула Ляля. – Это я загадала, чтобы он кончился.

     – Зачем?

     – Чтобы мы могли выйти.

     Она остановила машину.

     – А еще что-нибудь загадали? – спросил Олег.

     – Загадала... Но что – не скажу.

     – А я и так знаю, – сказал Олег и открыл дверцу машины. – Но вы правы, об этом лучше не говорить...

 

     Дождь, действительно,  кончился.

     Пахло свежестью и покоем...

     Они шли  по широким ступеням,  ведущим вверх,  на гору,  туда, где, укрытая облаками, сладко и безмятежно спала церковь, светясь в темноте белыми стенами, а рядом с ней прикорнула колокольня с тяжелым колоколом, охрипшим за день и видящим даже во сне  бесконечную цепочку туристов,  задирающих головы при первых же гортанных звуках его голоса.

     Олег снова снял куртку, и опять они шли, накинув ее на плечи, тесно прижавшись друг к другу, и его рука осторожно обнимала ее плечо, но теперь это не было случайным, неожиданным для обоих прикосновением – нет, теперь это было повторением того, что с ними уже один раз случилось,  а значит,  являлось разрешенным и узаконенным. Ляля не сомневалась, что если бы она попыталась освободиться от его руки, он бы удивился и обиделся,  потому что это была уже завоеванная позиция и он имел на это право.  Но меньше всего на свете хотелось Ляле, чтобы он руку убрал, и она тихо шла, боясь спугнуть нежность, окутавшую их обоих,  словно облако,  опустившееся  на  склон этой спящей горы.

     Ворота церкви были заперты,  но им вовсе и не обязательно было заходить туда, на церковный дворик. Важно было одно: не отделиться, не отколупнуться друг от друга,  оставаться и дальше вместе под одной курткой,  словно две половинки грецкого ореха под общей скорлупой.

     Они подошли к краю лестницы,  к невысокой каменной стенке  над самым обрывом  и увидели вдалеке,  внизу,  черное поле,  на котором цвели тысячи огней далекого города,  и подмигивали им, и разговаривали с ними, о чем-то предупреждая и что-то обещая, но язык их был загадочен и непостижим,  и оставалось только смотреть на их пульсирующий и дрожащий в тумане свет.

     – Хорошо?.. – тихо, почти шепотом спросила Ляля,  не отрывая глаз от цветущей огнями темноты.

     – Хорошо... – тоже шепотом отозвался Олег.

     – Будете теперь  скучать об Эйн-Кереме?..

     Она знала, что он ответит.

     – Буду теперь скучать о вас... – послушно проговорил он  и, внезапно повернувшись, притянул Лялю к себе.

      Куртка сползла с его плеча и удобно легла Ляле на спину.

     – Я уже скучаю о тебе, – сказал он, снова опережая события, и стал целовать ее лицо –  глаза, лоб, губы.

     – Не уезжай... – попросила она, не отстраняясь от поцелуев.

     – Не могу... – покачал он головой. – Но я приеду.

     – Может быть, – добавила за него Ляля. – Говори,  как  есть. Скажи: "Приеду, может быть".

     – Приеду... Скорее всего, приеду, – поправился он.

     – Я понимаю... Мы слишком поздно встретились, да?

     – Никогда ничего не поздно, – сказал он. – Пока человек жив, всё еще может случиться...

     – Пусть случится, ладно?.. – Ляля посмотрела ему в глаза.

     – Случится, – пообещал он и снова притянул ее к себе. – Я приеду...

 

     И опять они молча ехали по спящему городу, но на этот раз Ляля знала, о чем думает Олег. Их мысли не могли не совпадать. Ведь этот вечер, подобно ущелью, разделил жизнь каждого из них на две части. Первая  часть кончилась, осталась где-то позади,  за серой пеленой дождя,  и теперь они стояли над бездной,  через которую должны были

перебраться.  Мостик  же,  который они наспех соорудили,  был такой хлипкий, такой ненадежный, что предсказать, чем кончится переправа, было невозможно.

 

     Они остановились у дома, мимо которого Ляля столько раз проезжала,  не подозревая, что в нем вот уже почти год сидит в засаде ее судьба.

     – Зайдешь? – спросил Олег.

     – Нет, – покачала она головой. – Зайду, когда приедешь.

     – Ладно. Я позвоню.

     Она вырвала из записной книжки страничку, нацарапала на ней свой телефон и протянула ему. Он сунул бумажку в карман куртки.

     – Ну, пока!.. Я вернусь... Пожалуйста... дождись!

     Посмотрев на нее долгим и серьезным взглядом, он вышел из машины, не оборачиваясь, поднялся по ступенькам, ведущим к дому, и скрылся в подъезде.

 

    Она не стала принимать снотворное и  уснула  только под  утро. Нет, не хотела она усыпить горечь, которая еще в машине, как зубная боль,  начала точить ее сердце...  Пусть всё идет своим чередом,  и если за нежданное счастье, которое оглушило ее там, у обрыва, нужно заплатить этой скулящей болью, она не станет от нее уклоняться.

     Собственно говоря, ничего необычного именно в таком повороте событий не было.  Ведь Ляле всегда не хватало лишь капли, чтобы получить то, чего она хотела. Если же это все-таки случалось, то слишком поздно или, в лучшем случае, в самое последнее мгновение, уже после того, как трубы протрубили в ее душе печальную мелодию поражения.

     Так ей не хватило всего полбалла,  когда она поступала в университет, и пришлось идти в педагогический. И еще был с ней любопытный случай. Когда она уже училась в

институте и группу лучших студентов собирались отправить на полгода на стажировку в Англию, она оказалась среди этих счастливчиков. Как же завидовали ей ее собственные подруги, не говоря уже просто о сокурсниках  и  сокурсницах! Однако за неделю до поездки в деканате объявили, что группу сократили до десяти человек. Ее же номер в

списке был одиннадцатый!.. Чтобы никого не видеть и чтобы никто не видел ее, она в тот же вечер взяла билет в Ригу и уехала на  целых две  недели к подруге, с которой познакомилась,  когда была на Рижском взморье в спортлагере. Она нарочно не оставила  никому  ни своего  адреса, ни телефона, а когда вернулась, узнала, что за несколько дней до отъезда группу "англичан" опять увеличили,  правда, всего на двух человек, и что ее искали, но не нашли, и благодаря этому на голову невезучего Лёнчика Смирнова, который был в списке, само собой разумеется, тринадцатым, впервые в жизни свалилась немыслимая удача. Уезжая, он во всеуслышание объявил, что он Лялин должник и когда возвратится, купит ей ящик шампанского. Однако вернувшись в Москву,  он, переполненный зарубежными впечатлениями,  начисто забыл о своем обещании,  и Ляля осталась не только без Англии, но и без шампанского.

Вот такие  номера откалывала Лялина судьба,  причем так часто, что Ляля уже давно к этому привыкла и никогда не ждала ничего хорошего. Похоже, и на этот раз произошло то же самое: судьба собралась было одарить ее по-царски,  решив,  что пришла,  наконец,  и Лялина очередь получить свою долю радости, но в последнюю  минуту почему-то передумала. А может быть, просто отвлеклась, посмотрела в другую сторону и забыла о Ляле, оставив ее  стоять  на  расстоянии всего лишь шага от счастья...

 

     Проснувшись, она долго лежала с закрытыми глазами. На душе было тускло и муторно. Повезло хоть, что сегодня у нее выходной... Не хотелось вставать, варить кофе, готовить завтрак. Не хотелось ничего.

     Не открывая  глаз,  Ляля  протянула руку,  включила приемник и услышала гудочки точного времени.

     Одиннадцать...

     А он сейчас летит.

     Если самолет вылетел вовремя, то через час с небольшим он будет в Ленинграде...      Невский, Петропавловка... Там продолжается та же жизнь. Странно всё это!..  Скорее всего, Олега она больше никогда не увидит. Ну что же, никогда – значит, никогда...

     Ее мысли прервал телефонный звонок.

     Нехотя она поднялась с постели,  накинула халат,  надеясь, что тот, кто звонит, не дождавшись, положит трубку.

     Но человек на другом конце провода был упрям и упорен, и телефон продолжал звонить.

     – Слушаю, – вяло сказала она.

     – Это я. Доброе утро! – голос Олега звучал так громко и отчетливо, будто он звонил из соседней квартиры.

     - Ты?!..  Ты откуда?.. – Ляля чуть не уронила трубку. – Из аэропорта? Отменили рейс?

     – Нет, я из дома.

     – Из Ленинграда?!.. Уже?!

     – Уже из Иерусалима... Я сдал билет. Я не уехал и не уеду – ни из Иерусалима, ни от тебя... Ты права, я теперь не могу без Эйн-Керема. Я выбрал.

     Ляля молчала, потрясенная.

     – Скажи, ты тогда это загадала? – спросил он.

     - Да... - тихо сказала Ляля.

 

     Они сидели за длинным столом друг напротив друга, как в заграничном фильме,  и пили красное вино,  которое в полумраке  казалось черным. Он хотел было зажечь свечку,  раз она просит не включать свет,  но она не захотела и свечку:  ей казалось, что свет сотрет с кожи его поцелуи, обжигающие прикосновения его жадных, нетерпеливых рук; казалось, что при свете исчезнет ощущение предопределенности того, что произошло. Было страшно произнести хотя бы слово, чтобы не разрушить эту хрупкую оболочку таинственности и счастья, отделяющую их от остального мира...

     – Ку-ку, ку-ку, – резким голосом напомнила о времени кукушка, высунув голову из домика над часами, и привычно посмотрелась в зеркало на противоположной стене. Но в комнате было темно, и она с неудовольствием скрылась в своем теремке.

     Оба вздрогнули и посмотрели на часы.

     – Она права, – сказала Ляля. – Надо идти.

     – Тебе завтра на работу?

     – Да, – кивнула Ляля и поднялась. – А тебе нет?

     – Нет.  Я ведь должен сейчас быть в Ленинграде. Какая же работа?

     Он подошел к Ляле и обнял ее.

     – У нас с тобой,  действительно, всё получилось, как в кино, – сказала Ляля и потерлась щекой о его плечо. –  Помнишь, когда мы ехали  в  Эйн-Керем,  ты говорил,  что это самые впечатляющие кадры фильма?

     – А ты сказала, что будут кадры и похлеще! – засмеялся Олег. – И оказалась права!

     – Да ну тебя!.. – смутилась Ляля. – Я вовсе не это имела в виду!..

     – Не это? – огорчился он. - Жаль!

     – Теперь этот фильм кончился, и начинается другой: про то, как "они жили долго и счастливо". А в том фильме,  в первом,  сразу же после кадра с кукушкой появляется титр "Конец".

      К сожалению,  еще не появляется,  – покачал головой Олег. – Мне все-таки придется съездить в Ленинград.

     – Зачем? – испугалась Ляля.

     – Я переезжаю сюда окончательно.  Навсегда, понимаешь? А оформить это можно только там.

     – Почему же ты не улетел сегодня утром?

     – Утром я еще не знал,  что переезжаю... Только догадывался. И боялся, что ты меня не дождешься, если...

     – Если что?

     – Если не будет сегодняшнего вечера.

     – А теперь не боишься?

     – Теперь не боюсь.

     – Теперь я боюсь, что ты не вернешься, – сказала Ляля, и голос у нее дрогнул, а глаза ни с того ни с сего наполнились слезами.

     – Ну что ты,  глупенькая! – Олег притянул ее к себе и стал целовать в глаза. - Теперь я не смогу к тебе не вернуться...

 

     Он прошел таможенный,  потом пограничный контроль, остановился на мгновение,  еще раз посмотрел на Лялю,  стоящую  возле  металлического заграждения, и, махнув ей рукой, исчез за перегородкой.

     Ляля подождала несколько минут и медленно вышла на улицу.

     Она долго ждала автобуса на Иерусалим – ее машина, как и положено, сломалась именно сегодня – потом бесконечно  долго ехала  по знакомому маршруту  вдоль гор, с рассыпавшимися по склонам соснами, вдоль каменистых причудливых ущелий и плоских долин.  Она очень любила эти фантастические пейзажи,  но сегодня они ее не  радовали... Эта невероятная неделя была, пожалуй, счастливейшей в ее жизни, это был праздник,  который,  казалось,  не кончится никогда. Но он кончился,  и к тому же кончился не сам собой, а был прерван на пронзительнейшей своей ноте всё той же самой насмешницей-судьбой...

 

     ... Он приходил всегда с самыми неожиданными,  безумно смешившими ее подарками,  и услышав его звонок, она пыталась угадать, что он  придумал на этот раз.  Однако он был изобретателен,  никогда не повторялся, и Ляля каждый раз терпела фиаско. В самый первый раз он явился  с  букетом из петрушки и укропа,  в котором сияло несколько царственных роз,  и с негодованием пресек ее  попытку  использовать одну, всего  лишь одну веточку укропа для салата.  К своим выдумкам он относился с подчеркнутой серьезностью,  и когда однажды принес и надел ей на шею ожерелье из хитроумно перекрученных синих воздушных шариков,  то настоял,  чтобы она сменила зеленую блузку  на  белую, поскольку сочетание синего с зеленым, по его мнению, было совершенно невозможно.

 

     ... Нет, нечего было Ляле делать дома одной, без него, и сойдя в Иерусалиме с автобуса, она медленно и бездумно побрела по меркнущей в сумерках улице, и только через полчаса, а может, и через час, заметила,  что идет все-таки по направлению к дому и что прошла уже не меньше половины пути.  Она удивилась, что живет, оказывается, не так уж и далеко от автобусной станции,  хотя до сих пор думала, что на краю света – поэтому и купила машину.  Взглянув на  свои  темные окна,  она  почувствовала,  что  не в состоянии переступить порог и увидеть пустое кресло возле окна... Она села на  камейку в скверике недалеко от дома и просидела там непонятно сколько времени – пока вдруг не очнулась и не поняла, что уже вечер, а у нее полно дел, что завтра на работу, что продолжается жизнь...

     Еще не открыв дверь,  она услышала,  телефонный звонок.  Как и тогда,  в то утро, она не спеша подошла к телефону, надеясь, что он умолкнет,  положила на кресло сумку, сняла жакет и лишь после этого подняла трубку.

     – Где  ты  бродишь?  – укоризненно сказал Олег.  - Я звоню уже полчаса – через каждые пять минут!

     – Ты опять не улетел?!.. – Ляля без сил опустилась на стул.

     – Нет, на этот раз я из Ленинграда, – засмеялся Олег. - Из аэропорта.  Вот,  застрял тут по твоей милости.  Я забыл тебе сказать самое главное!

     – Что?.. – испугалась Ляля.

     – Что я тебя люблю!

     – Ты говорил... – прошептала она и заплакала.

 

     ... Хотя правый поворот тут снова разрешили и путь  на  работу таким  образом  значительно  сокращался,  Ляля никогда не ездила по этой улице – по "олеговой дороге".  Не ездила с тех пор,  как  Олег исчез. С тех пор, как прекратились его звонки...

     Первую неделю он звонил каждый день,  иногда  по  два  раза  в день,  и  она знала о каждом его шаге – будто вместе с ним ходила в ОВИР и в домоуправление. Ей казалось, что это ее, а не его, обхамили в милиции, и она жаждала найти управу на этих подлецов и взяточников.  Потом Олег стал звонить реже, и Ляля объясняла это тем, что у него,  наверное, плохо с деньгами. Еще бы! На международных звонках там можно разориться,  она это знает, и такие излишества, которые он позволял себе вначале,  не могли не сказаться через какое-то время.  Но  когда  она целую неделю подряд прибегала домой к девяти часам – их условленному времени, а телефон молчал, как проклятый, а потом,  когда  на восьмой день,  наконец,  прорезался далекий голос Олега,  по его интонации,  по его фальшиво бодрому и в то же  время неуверенному, просительному тону, Ляля поняла, что это конец...

     Она почти ничего не говорила,  только слушала,  а он кричал  в трубку: "Почему  ты ничего не говоришь?!..  Всё хорошо!..  Я обязательно приеду, но не сейчас!.. Почему ты молчишь?.."  Он кричал изо всех сил, хотя слышимость была прекрасная, будто он звонил из своего Гило.  Это было похоже на сигнал SOS с корабля, терпящего крушение.  Он  вопил,  он  умолял о помощи!  Он призывал ее вместе с ним участвовать в обмане,  потому что играть такую сложную и неприятную роль одному, без партнера, было ему не под силу.

     Молча слушала  она,  как становятся всё более редкими и безнадежными сигналы с тонущего судна,  а когда они затихли совсем,  она поняла что команда корабля капитулировала и ждет, когда ее поглотит пучина.

 

     Она осталась сидеть в кресле, а утром, очнувшись, позвонила на работу. Да,  заболела,  да, не придет, а этот день берет в счет отпуска...  Нет, нет, этого достаточно. Сегодняшний день, а потом еще два выходных – конечно, она успеет выздороветь!..

     Впереди было три дня,  и за это время она была должна  надеть, как маску,  спокойное и благополучное выражение лица,  привыкнуть к нему и отныне носить всегда, потому что ни один человек на свете не должен был ничего знать о сегодняшней ночи...

 

     Больше Ляля не спешила к девяти часам домой.  Сначала это было трудно: где бы она не находилась, не глядя на часы, она чувствовала приближение "их" времени, и с трудом удерживалась от того, чтобы не прервать разговор на полуслове и не броситься, сбивая с ног прохожих,  к машине, а потом лететь, лететь с бешеной скоростью домой, домой, к зеленому телефонному аппарату,  оцепеневшему в напряженном ожидании. Но постепенно  она  научилась  не подсчитывать,  сколько прошло дней с его последнего звонка, и не прислушиваться, не произнесет  ли кто-нибудь из их общих знакомых его имени,  рассказывая о московских или ленинградских новостях.  Она не хотела ничего о  нем знать,  и поэтому, когда ее знакомый поэт, тот самый, который нечаянно свел их в тот дождливый вечер,  сказал ей: "Звонил Олег. Передает  тебе  привет",  – она кивнула и ни о чем не спросила – просто молча вышла из зала, чувствуя, как опасно стучит в висках пульс.

     Так шли дни и месяцы, и иногда Ляле казалось, что она, подобно Спящей Царевне,  спит,  а  окружающая  жизнь ей лишь снится,  и что время остановилось в то мгновение, когда Олег прокричал ей в трубку тысячу лет назад: "Ну, почему ты молчишь?!.." Но однажды Спящая Царевна, как и полагается, проснулась, однако вовсе не потому, что ее поцеловал Принц.

     Судя по всему,  там,  на небесах,  в сценарном отделе,  кто-то снова перепутал все страницы,  а потом собрал их кое-как, не читая, и концы одних сказок достались другим.  И поэтому в один прекрасный день,  остановившись у светофора,  Ляля увидела прямо перед машиной Олега,  переходящего улицу.  Рядом с ним шла незнакомая женщина,  и

Ляля сначала не поняла,  идут они вместе или людская толпа случайно соединила их на мгновение.  Но на тротуаре женщина привычным движением зацепилась рукой за руку Олега, и они пошли по улице, оживленно разговаривая.

     Энергичные и возмущенные гудки машин,  столпившихся сзади, вывели Лялю из оцепенения. Она двинулась, наконец, с места и, свернув в первый же переулок, остановилась.

     Приехал?!.. Когда?.. И даже не позвонил?.. А это кто, жена? Но если он приехал с женой,  как же он мог позвонить?.. И зачем?.. Конечно, не мог. Не посмел!.. Но они же все равно встретятся! Разве в Иерусалиме можно не встретиться?..

 

     ... Ляля вошла в зал, и первый, кого она увидела, был Олег. Он стоял в  другом конце зала у окна и неспокойно поглядывал на дверь. По тому,  как резко он отвернулся, она поняла, что он ее увидел тоже.  Ляля поискала глазами ту женщину, с которой видела его на улице, но ее не было: похоже, он пришел один.

     Странно, что он без нее...  Может быть,  все-таки  это была не жена?..  Но тогда почему он не позвонил?.. Нет, жена... Не могла же за это время  у него появиться  еще одна дама сердца?..  А впрочем, почему бы и нет?  Это,  пожалуй, была бы самая небанальная концовка фильма...

     Она села  на  пустой стул у самого прохода,  кивнула знакомой, сидящей впереди, и, чтобы не смотреть по сторонам, уткнулась в тетрадку с английскими словами,  которую всегда носила в сумке. Однако периферийным  зрением она увидела,  что Олег встал с места и направился... куда?.. к ней?.. неужели к ней?.. Она резко подняла голову и увидела, что от дверей, улыбаясь, идет Олегу навстречу "та женщина". Взяв женщину за руку чуть выше локтя и какую-то секунду помедлив, Олег  что-то  сказал ей и решительно направился вместе с ней в Лялину сторону. Приблизившись, он посмотрел, наконец, на Лялю и неловко улыбнулся.

     – Здравствуй, – сказал он. - Вот и мы. Приехали...

     – Здравствуй, – сказала Ляля и встала.

     – Я хочу вас познакомить. Это Соня, моя жена. А это Ляля.

     – Елена, – поправила его Ляля. – Ляля - это только для близких...

                                                  

 

 

Make a Free Website with Yola.